Пентаграмма - Несбё Ю

Это была Вибекке Кнутсен.

Харри понял, что это игра, шутливая затея, в которой ему отведена какая-то роль. Он замедлил шаг и улыбнулся в ответ, словно и он хотел увидеть здесь именно ее. Удивительно то, что действительно хотел, хотя до сих пор этого не осознавал.

– Давненько не видела тебя в «Андеруотере», дорогой. – Она подняла очки и прищурилась, будто солнце по-прежнему пылало над крышами.

– Пытаюсь держаться на плаву, – шутливо ответил Харри, доставая пачку сигарет.

– Ой, каламбурист! – Она потянулась.

Сегодня вместо топов, раскраской напоминающих шкуры экзотических зверей, на ней было голубое платье с декольте, которое она отлично заполняла своими пышными формами. Он протянул ей пачку, она достала сигарету и взяла ее в губы так, что даже Харри это показалось неприличным.

– А что ты тут делаешь? – спросил он. – Я думал, ты затовариваешься в «Киви».

– Закрыто. Скоро полночь, Харри. Пришлось пройтись до тебя, поискать, кто еще работает.

Улыбка стала шире, а глаза зажмурились, как у довольной кошки.

– Опасное место для прогулок такой маленькой девочки в столь поздний час, да еще и в пятницу. – Харри поднес огонь к ее сигарете. – Могла бы и мужа отправить, если уж понадобилось купить…

– …соку. – Она приподняла пакет. – Чтобы коктейль был помягче. А миленький мой уехал в командировку. Если здесь так страшно, ты должен спасти бедную девочку и отвести ее в безопасное место. – Вибекке кивнула на его дом.

– Могу сделать тебе чашечку кофе, – сказал Харри.

– Что-что?

– Растворимого кофе. Больше у меня ничего нет.

Когда Харри вернулся в гостиную с чайником и банкой кофе, Вибекке Кнутсен сидела на диване, сняв туфли и поджав под себя ноги. Казалось, ее белоснежная кожа светится в полумраке. Она закурила еще одну сигарету – на этот раз собственную, заграничной марки, которую Харри раньше не встречал. Без фильтра. В недолгом свете спички Харри увидел ярко-красный лак ногтей на ногах.

– Не знаю, сколько еще смогу это терпеть, – сказала она. – Он изменился. Теперь, возвращаясь домой, он либо ходит вперед-назад по комнате, либо выходит на улицу – для пробежки. Кажется, будто он никак не может дождаться следующей командировки. Я пытаюсь с ним заговорить, но он либо огрызается, либо просто меня не понимает. Мы действительно с разных планет.

– Но ведь планеты держатся на орбитах из-за силы притяжения и расстояния между ними. – Харри насыпал в чашку кофе.

– Все каламбуришь? – Вибекке провела по сигарете кончиком розового языка.

Харри ухмыльнулся:

– Я прочитал это как-то, ожидая в приемной, и надеялся, что в моем случае это окажется правдой.

– Знаешь, что самое странное? Я ему не нравлюсь, но знаю, что он меня никогда не отпустит.

– Почему?

– Я ему нужна. Не понимаю для чего, но кажется, будто он что-то потерял и восполняет эту потерю мною. Его родители… С ними он не поддерживает никаких отношений. Я никогда их не видела. Думаю, они даже не догадываются о моем существовании. Не так давно раздался звонок и мужской голос спросил Андерса. Я сразу решила, что это его отец, догадалась по тому, как он произнес имя. Родители за свою жизнь так часто произносят имена детей, что звучание имени ребенка для них естественнее всего, но в то же время оно для них настолько дорого, что, произнося его, они словно обнажают душу, поэтому стараются произносить имя быстро, словно стесняясь. Когда я сказала, что должна его разбудить, тот мужчина начал бормотать на иностранном языке или… не на иностранном – ну, как если бы мы с тобой второпях подбирали слова. Так говорят в молельнях, когда приходят в состояние транса.

– Глоссолалия?

– Да, именно так это и называется. Я некоторое время слушала. Сначала различила что-то вроде «сатана» и «Содом». Потом и вовсе брань: «шлюха», «дрянь» и прочее – и положила трубку.

– А что на это сказал Андерс?

– Я ему не стала рассказывать.

– Почему?

– Меня в эту их жизнь никогда не допускали, да у меня и желания нет туда соваться.

Харри отпил кофе. Вибекке к чашке даже не притронулась.

– Тебе не бывает одиноко, Харри?

Он посмотрел на нее:

– Совершенно естественно, что иногда тебе хочется, чтобы рядом кто-то был.

– А если рядом кто-то есть, а тебе все равно одиноко? – Она поежилась, словно по комнате прокатилась волна холодного воздуха. – Знаешь что? А давай-ка с тобой выпьем!

– Извини, в квартире ни капли.

Она открыла сумочку:

– Не принесешь два стакана, дорогой?

– Больше одного не понадобится.

– Ясно. – Вибекке достала фляжку, запрокинула голову и сделала глоток. По подбородку сбежала золотисто-коричневая капля. – Мне даже нельзя пошевелиться, – рассмеялась она.

– Что?

– Андерс запрещает мне двигаться. Ему не нравится. Я должна лежать совершенно неподвижно. Нельзя ни вздохнуть, ни слова проронить. Лучше всего притворяться спящей. Он говорит, у него весь огонь пропадает, когда он чувствует ответную страсть с моей стороны. – Она сделала еще глоток и стала медленно закручивать крышку, глядя при этом на Харри. – Для меня это почти невозможно.

Ее взгляд был таким пристальным, что он невольно задержал дыхание и к своему неудовольствию отметил возникшее желание.

Она подняла бровь, как будто тоже это подметила.

– Не присядешь на диван? – хрипло и грубо прошептала она.

Харри увидел, как забилась синяя жилка на ее белой шее. «Просто рефлекс, – рассудил он. – Собака Павлова, которая реагирует всякий раз, когда подают сигнал. Условная реакция – и все».

– Думаю, нет, – ответил он.

– Боишься меня?

– Да.

Низ живота заполнился вязким томлением, словно телу не понравился его ответ.

Вибекке громко рассмеялась, но поймала его взгляд и замолчала. Потом, сделав губки бантиком, по-детски умоляющим голосом затянула:

– Ну Харри…

– Не могу. Ты чертовски замечательная, но…

Она по-прежнему улыбалась, однако во взгляде читалась обида, словно он дал ей пощечину.

– Прости, мне нужна не ты, – сказал Харри.

Что-то изменилось в выражении ее глаз, уголки губ дернулись, будто она вот-вот рассмеется.

– Ха! – произнесла она. Видно, ей хотелось, чтобы это прозвучало с иронией и подчеркнуто театрально, но получился усталый вздох безысходности. Игра закончилась, они оба выпали из своей роли.

– Извини, – сказал он.

– О, Харри… – прошептала она со слезами на глазах.

Лучше бы она этого не делала: тогда можно было бы просто попросить ее уйти, а сейчас ему пришлось ее утешить:

– Если тебе нужно от меня еще что-то, то у меня этого чего-то нет. Это знала она. Теперь это знаешь и ты.

Когда солнце поднялось над Экебергом, разогревая и без того теплое утреннее небо, Отто Танген как раз заканчивал последнюю проверку контрольного пульта.

В автобусе было темно и тесно, к тому же так пахло землей и прелым тряпьем, что не помогали никакие освежители воздуха. Иногда ему казалось, что он сидит в бункере, отгородившись от всего мира и явственно ощущая запах мертвечины.

Старое четырехэтажное общежитие стояло посреди ровной площадки на самой высокой точке Кампена с видом на соседний Тёйен. По обеим сторонам от него – и практически параллельно – возвышались два многоквартирных дома пятидесятых годов постройки. Все три здания были одинаково покрашены и имели однотипные окна, очевидно для целостности впечатления. Но возраст скрыть невозможно: общежитие выглядело дряхлым стариком в компании молодежи, как будто в жилой массив его занесло ураганом.

Харри и Волер согласились, что автобус нужно припарковать вместе с остальными машинами прямо перед общежитием, где хорошо принимался сигнал и автобус не так бросался в глаза. Даже если кого-то из прохожих заинтересует ржавый синий автобус «вольво» с затемненными стеклами, они решат, что он принадлежит группе «Исключенные из детсада», как гласит надпись на боку – черными буквами с белыми черепами вместо точек.

Отерев пот, Отто проверил, хорошо ли работают камеры и все ли углы просматриваются, для того чтобы малейшее шевеление рядом с общежитием фиксировалось хотя бы на одном экране и можно было проследить путь любого человека от входа в здание до каждой из восьмидесяти комнат в восьми коридорах четырех этажей.

Установка, регулировка и проверка камер заняла всю ночь. Во рту до сих пор был горьковатый металлический привкус раствора, который скреплял кирпичи, а на грязной джинсовой куртке – желтоватая штукатурка.

Волер все-таки прислушался к голосу разума и понял, что, если они хотят уложиться в срок, лучше не вспоминать о старых грешках Отто. Разузнать что-либо про само задержание не получилось, сказали только, что объект весьма любопытный, а доказательств не хватает.