Операция «Людоед» - Троицкий Андрей

На темно синее звездное небо вползла луна, круглая, как прожектор, и залила дачный поселок тревожным светом. На траве отпечатались черные ломаные тени сосен, прозрачная листва берез беспокойно зашумела в вышине. За сплошным забором зажгли фонари, издалека долетал лай собак, крики пригородных электричек и дальних поездов. Стерн ворочался на железной кровати, и все никак не мог найти удобную позу. Над ухом жужжал бессонный комар, в комнате было душно и сыро. Василич на веранде включал и выключал радио, гремел бутылками, двигал с места на место что-то тяжелое. В конце дня он зашел в комнату нового жильца, предложив ему отметить прописку в Малаховке. Стерн сунул хозяину денег, Василич исчез часа на полтора, хотя до ближайшего магазина рукой подать. Вернулся уже во хмелю с сумкой, в которой что-то плескалось и звенело. Сели на веранде, Стерн опрокинул несколько рюмок водки, встал и ушел к себе, сославшись на усталость и головную боль. Василич, расстроенный тем, что компания так быстро развалилась, сидел за столом, понурив голову, и гасил бычки в стакане с пивом. Не привыкший отдуваться за двоих, он заснул прямо за столом. Ровно в полночь пробудился, включил радио и продолжил возлияния.

Стерн лежал на спине и слушал далекие гудки поездов. Он ни о чем не жалел, ничего не хотел и ничего просил у бога. Разве что немного удачи. Он вспомнил тот день и час, когда началась эта история. Вспоминал прошлую весну, слякотный мартовский вечер.

* * *

Зураб Лагадзе на своем «Мерседесе» привез Стерна к серому двухэтажному зданию на дальней окраине Варшавы. За рулем сидел какой-то молчаливый громила с бритой башкой черной бородищей до груди. Автомобиль остановился перед высоким крыльцом, облицованным серым камнем. На стене возле дубовой двухстворчатой двери табличка в золоченой рамочке и надпись на английском и польском языках: "Благотворительный гуманитарный фонд «Приют милосердия». Под надписью какой-то невразумительный символ: человеческое сердце на фоне раскрытой книги.

Стерн уже хотел открыть заднюю дверцу, но сидевший рядом Зураб тронул его за рукав: «Подожди». Лагадзе молчал минуту, наконец, сказал: «Сейчас ты познакомишься с тем самым русским. Он может показаться тебе немного странным. Но это лишь первое впечатление. На самом деле он вполне вменяемый адекватный человек. Толковый специалист. Настоящая находка для нас». Стерн знал о Зурабе не так уж много. В последнее время Зураб не носил усов или бороды, коротко стригся и одевался в самых дорогих магазинах по европейской моде. От него пахло одеколоном, дорогим виски и табаком «рагуста». Его красивое точеное лицо, пожалуй, не могло оставить равнодушной женщин, но дело портили крупные глубокие оспины на щеках и подбородке. Окончив один из московских вузов, Зураб продолжил образование в Гарварде. Теперь он жил в Польше, в Турции, в Швейцарии, переезжая из страны в страну. Мог свободно объясняться на трех иностранных языках. Очень грамотно, внятно излагал свои и чужие идеи, старался пользоваться простыми словами. Не строил сложных предложений, чтобы смысл его речи доходил до самого тупого замороченного собеседника. Мог подолгу разжевывать мысль, облекая в различные словесные формы одно и тоже понятие. Как и многие люди, делавшие большие деньги на чужой крови и чужих страданиях, Зураб был человеком набожным и суеверным. «Сегодня ты узнаешь о предстоящем деле, – сказал Зураб. – Значит, пути к отступлению для тебя уже не будет. Понимаешь? Поэтому сделай выбор сейчас. Еще можно сказать „нет“. Если сомневаешься в себе, если в чем-то не уверен, лучше откажись». Стерн выдержал паузу. Не потому что в эту минуту он о чем-то мучительно раздумывал, делал внутренний выбор или терзался сомнениями, нет. Просто здесь, в этой компании, среди этих людей, так положено, так принято. Это вроде традиции: сначала помолчать минуту и только потом что-то провякать. "Я уже сказал «да», – ответил Стерн. – Я сделаю любое дело. Если сумма гонорара больше не подлежит обсуждению, я говорю «да». Стерн распахнул дверцу и вылез из машины. Поднявшись на крыльцо, он столкнулся с паном Ежи Цыбульским, человеком средних лет с худым аскетичным лицом. Цыбульский носил очки в железной оправе, одевался во все черное и напоминал католического священника из небогатого прихода. Днем в «Приюте милосердия» печатали и рассылали какие-то письма и петиции. Собирали пожертвования для кавказских беженцев, временно проживающих на территориях сопредельных государств или в самой России. Цыбулльский вел дела «Приюта милосердия», руководил всей этой мышиной возней. Сюда приносили и присылали подержанные носильные вещи, одеяла, палатки, консервы. Выходцы с Кавказа, осевшие в Европе, время от времени делали денежные перечисления в гуманитарный фонд. Правда, тех денег едва хватало, чтобы начислять зарплату секретарше пана Цыбульского и его помощникам. Вещи, собранные в помощь беженцам, так и не покинули пределов гуманитарной миссии. Сваленные в одном из подвальных помещений, они гнили от сырости и покрывались плесенью. Все это добро время от времени вывозили грузовиками на городскую свалку. Но в последнее время муниципальное транспортное агентство повысило расценки на вывоз мусора. И скуповатый Пан Цыбульский все никак не мог сторговаться с местными властями. Он упорно искал частных подрядчиков, готовых за умеренную плату забирать и утилизировать негодные тряпки и порченые продукты.