Игольное ушко - Фоллетт Кен

В голове ее воцарилась на какое-то время полнейшая пустота. Она теперь лишь смутно чувствовала, что он все еще лежит головой где-то у нее между ног, щетиной задевая нежную кожу внутренней поверхности бедра, а губы его продолжают касаться ее лишь очень легкими, убаюкивающими движениями.

– Только теперь я узнала, что имел в виду Лоуренс, – сказала она потом.

– Не понял, – отозвался он, приподняв голову.

Она вздохнула.

– Я и сама понятия не имела, что это может произойти вот так. Это было чудесно.

– А почему уже «было»?

– Боже, из меня словно выкачали всю энергию…

Тогда Фабер сменил позу, усевшись поверх ее груди и широко раздвинув колени. И когда она осознала, чего он от нее хочет, во второй раз окаменела от шока. Он слишком большой… Но внезапно поняла: ей самой остро хочется этого, ей совершенно необходимо ощутить его у себя во рту. Она приподняла голову, и ее губы сомкнулись вокруг его члена, а он издал чуть слышный стон.

Он держал ее лицо между ладонями, мягко заставляя его двигаться и продолжая постанывать. Она посмотрела на него. Он пристально следил за тем, что она делала, словно старался запечатлеть в памяти каждое мгновение. Она вдруг запаниковала, не зная, как вести себя, когда он… когда он кончит. А потом поняла: нужно просто расслабиться, поскольку все сделанное им прежде оказалось восхитительно, и она теперь верила, что получит удовольствие даже от этого.

Но ничего не случилось. Как раз в тот момент, когда, казалось, он совершенно потерял контроль над собой, Фабер вдруг остановился, лег поверх нее и вошел в ее лоно.

На этот раз все происходило очень медленно и расслабленно, как легкий прибой на морском берегу, но наступил момент, когда он завел руки вниз и сжал ее ягодицы, а по выражению его лица она поняла: только теперь он готов перестать контролировать себя и отдаться ей целиком. И это неожиданно возбудило ее с неизведанной прежде силой, а потому, когда он наконец в пароксизме выгнул спину, его лицо исказилось словно от боли, а из груди вырвался глубокий стон наслаждения, она обвила ногами его талию и тоже полностью отдалась экстазу, только теперь, после стольких лет ожидания, услышав все те фанфары и цимбалы, которые обещал в своих книгах Лоуренс.

Потом они очень долго лежали неподвижно. Люси ощущала всем телом тепло, словно что-то тихо тлело внутри. Никогда в жизни ей еще не было так тепло. Только когда ее дыхание постепенно стало более ровным, снова донеслись звуки бури за окном. Генри придавил ее всей тяжестью своего тела, но она не хотела, чтобы он двигался. Ей нравилась эта тяжесть и даже легкий запах пота, исходивший от его кожи. По временам он чуть шевелил головой, и тогда его губы вновь пробегали по ее щеке.

Он оказался идеальным для секса мужчиной. Похоже, он знал о ее теле больше, чем она сама, а его собственное телосложение было почти совершенно – широкие и мускулистые плечи, узкие талия и бедра, длинные крепкие волосатые ноги. Ей почудилось, будто она нащупала на нем шрамы, но это ей могло только померещиться. Сильный, нежный, красивый. Идеал во всех смыслах этого слова. Но в то же время она прекрасно понимала, что никогда не полюбит его, никогда не захочет сбежать с ним и выйти замуж. Она чувствовала: где-то глубоко внутри это совсем другой человек – холодный и жесткий. Его реакция на ее появление и последовавшее объяснение поразили ее. Однако она решила пока не думать о той части его натуры, которая пока ей была неведома. Просто нужно как-то суметь удерживать его на расстоянии, пользоваться им, но с осторожностью, как с лекарством, которое может вызвать зависимость.

Впрочем, времени для того, чтобы у нее выработалась привычка, почти не оставалось. Ведь пройдет чуть больше суток, и он покинет остров.

Она пошевелилась, и он немедленно скатился в сторону, устроившись на спине рядом. Она приподняла голову и, опершись на согнутую в локте руку, оглядела его нагое тело. Да, на нем отчетливо виднелись шрамы: длинный на груди и маленький, в форме звездочки, похожий на ожог, на бедре. Она погладила его грудь ладонью.

– Это совсем не пристало настоящей леди, – сказала она, – но мне хочется поблагодарить тебя.

Он с улыбкой протянул руку и погладил ее по щеке.

– Ты настоящая леди.

– Но ты, должно быть, сам не представляешь, что сделал. Ты…

Он приложил палец к ее губам.

– Я отлично знаю, что сделал.

Она чуть прикусила его палец, а потом положила его руку себе на грудь. Он потрогал ее сосок.

– Тогда, пожалуйста, сделай это еще раз, – попросила она.

– Не думаю, что у меня остались силы, – ответил Фабер.

Но он тем не менее это сделал.

Она ушла от него через пару часов после того, как начало светать. Из второй спальни донесся едва уловимый шум, и она сразу вспомнила – рядом спят ее муж и сын. Фабер хотел сказать ей, что это не имеет никакого значения: ни у него, ни у нее нет ни малейшей причины волноваться, узнает ли об этом ее супруг и как будет реагировать, – но решил придержать язык и позволить ей уйти. Прежде чем подняться, оправить на себе ночную рубашку и выйти, она в последний раз крепко поцеловала его в губы.

Фабер посмотрел ей вслед почти с нежностью. «Она – это нечто особенное, – подумал он, лежа на постели и глядя в потолок. – Очень наивна, совершенно неопытна, но, несмотря на это, необычайно хороша. В такую я, пожалуй, мог бы и влюбиться».

Поднявшись, он первым делом достал пленку и стилет из-под кровати. Возник вопрос, стоит ли ему держать их при себе? Вдруг днем представится случай снова заняться с ней любовью? Сначала он решил оставить оружие – без него он чувствовал себя голым и беззащитным, – а негативы припрятать. Он положил контейнер в верхний ящик комода, прикрыв сверху своими документами и бумажником. При этом ему было ясно: он действует против правил, но теперь, когда последнее задание приближалось к концу, не грех позволить себе насладиться близостью с женщиной. Кроме того, едва ли стоило опасаться, что Люси или ее муж найдут пленку. Предположим, они даже сумеют понять суть (это само по себе маловероятно), но и тогда ничего не смогут предпринять.

Он улегся на кровать, но сразу же вскочил. Годы секретной работы просто не позволяли так рисковать. Он положил пленку в карман куртки. И только после этого почувствовал, что может расслабиться.

Донесся голос ребенка, потом шаги Люси вниз по лестнице, потом кряхтение Дэвида, забиравшегося в ванную. Ему придется тоже встать и позавтракать со всей семьей. Это не представляло проблемы. Да и спать ему больше не хотелось.

Он некоторое время простоял у мокрого окна, наблюдая за буйством стихии, пока не услышал, что ванная освободилась. Натянув верх от пижамы, он отправился туда, чтобы побриться. Лезвием Дэвида он воспользовался без разрешения.

Эрвин Роммель с самого начала знал, что непременно рассорится с Гейнцем Гудерианом.

Генерал Гудериан воплощал собой тот тип прусского офицера-аристократа, который Роммель искренне ненавидел. Знакомы они были достаточно давно. Оба в свое время командовали госларским батальоном горных стрелков, и однажды их пути пересеклись во время нападения на Польшу. Покидая Африку, Роммель рекомендовал Гудериана в свои преемники, зная, что битва там уже фактически проиграна, но хитрый маневр не удался, поскольку как раз в то время Гудериан впал в немилость к Гитлеру и никакие рекомендации не помогли бы назначению.

Как полагал Роммель, генерал являлся одним из тех чистоплюев, которые стелили себе на колени носовые платки, чтобы не посадить пятно на безупречно отглаженные брюки, сидя за кружкой пива в мужском клубе. Он стал офицером только потому, что офицерские погоны носил его отец, а дед был просто богат. Роммель – сын школьного учителя, проделавший путь от подполковника до фельдмаршала всего за четыре года, – ненавидел касту профессиональных военных, к которой никогда по-настоящему не принадлежал.

И теперь он пристально смотрел через стол на генерала, который потягивал коньяк, конфискованный у французской ветви Ротшильдов. Гудериан, а также его помощник и подпевала генерал фон Гейр, прибыли в штаб Роммеля в Ла-Рош-Гюйоне на севере Франции, чтобы объяснить, как ему следует дислоцировать свои войска. Реакция Роммеля на такие визиты колебалась между плохо сдержанным нетерпением и откровенной злостью. По его мнению, задача Генерального штаба заключалась лишь в том, чтобы своевременно снабжать его разведывательной информацией и боеприпасами, а по своему африканскому опыту он знал, что они никогда не справлялись ни с тем ни с другим.

Гудериан носил узкие светлые усики, а в уголках его глаз скопилось столько морщинок, что казалось, будто он постоянно над тобой насмехается. Кроме того, он был рослым привлекательным мужчиной, что тоже не давало причин к сближению между ним и приземистым некрасивым лысеющим стариком, каковым уже числил себя Роммель. Вел он себя раскованно и расслабленно, а любой немецкий генерал, который позволял себе подобную небрежность на этой стадии войны, был в глазах Роммеля несомненным дураком. И генералу не мог служить оправданием даже славный ужин, с которым они только что покончили, состоявший из нежнейшей местной телятины и вина с юга страны.