Лес мертвецов - Гранже Жан-Кристоф

— Думаете, кто-то украл эту скульптуру?

— Да. Причем уже после ее смерти. Бред какой-то.

Жанну вдруг осенило. Истина оказалась еще более бредовой, чем могла представить Изабелла Вьотти. И эта истина только что открылась Жанне.

Она знала, кто вор.

Франсуа Тэн собственной персоной.

Она вновь услышала его послание, отправленное за несколько часов до смерти:

«Приезжай ко мне часам к десяти… Сперва мне нужно кое-что забрать дома у Франчески Терча, третьей жертвы. Сама увидишь. Ты просто обалдеешь!»

Обалдеешь — не то слово. Прежде чем отправить сообщение, Тэн решил забрать из мастерской Франчески эту скульптуру. Почему?

И тут Жанну потрясла еще одна догадка.

Еще более чудовищная.

Она уже видела эту скульптуру.

Ту самую тварь, которая боролась с Тэном в огне пожара.

Горлума, которого она приняла за убийцу. Почерневшего от пламени чудовищного ребенка. Его движения и уродства были лишь иллюзией, вызванной разрушением силикона. А то, что показалось ей агрессией — убийца толкал Франсуа Тэна в пламя, — следовало понимать наоборот.

Тэн во что бы то ни стало пытался вырвать статую из огня. Вот почему у него на руках обнаружили следы пластика, смолы и лака. Остатки расплавившейся скульптуры. Вот почему тело убийцы так и не нашли. Не было никакого убийцы. По крайней мере в квартире.

Была лишь статуя.

С которой Тэну суждено было умереть…

Изабелла Вьотти продолжала говорить, но Жанна уже ничего не слышала.

Два вопроса занимали ее настолько, что вытеснили все остальное.

Почему Франсуа Тэн выкрал скульптуру?

Почему он непременно хотел спасти ее от пожара?

Бардак.

И это еще слабо сказано.

Маски. Бюсты. Руки. Приколотые к стенам фотографии. Снимки МРТ.[46] Веревки. Рельсы. Банки. Палитры с красками. Кисти. Щетки. Глаза из дутого стекла. Волосы. Зубы и ногти из пластика. Мешки с сухим гипсом. Брикеты белой глины. Блоки эластомера…

И скульптуры.

Леденящие душу своим реализмом.

Расставленные вдоль стен, на досках и подставках. Подпертые банками с краской и обвязанные веревками. Поднятые на помосты. Они совсем не походили на коричневые и бежевые статуи Изабеллы Вьотти. Ничего общего с доисторическими людьми, их грубыми лицами и одеждой из шкур. Здесь вы оказывались в гуще одержимой насилием современности, по сравнению с которой первобытные времена показались бы дышащими райским благолепием.

Франческа Терча изображала только ужасы.

И в них всегда участвовали дети.

Но не в роли жертв.

В роли палачей.

Жанна расхаживала под арматурой из свинца и цинка: мастерская представляла собой настоящий цех XIX века, переделанный под современный лофт. Сквозь наклонные стекла сочились последние закатные лучи.

На пьедестале ребенок засунул указательный палец учительницы в точилку, прикрепленную к школьной парте. Жертва вопила, а ученик рассматривал прозрачный цилиндр с обрезками плоти вместо обычной деревянной стружки.

В другом месте мальчишка в ярких бермудах и футболке ложечкой выковыривал глаза котенку. К столу на козлах была привязана девочка с раздвинутыми ногами и спущенными трусиками. Над ней склонился подросток, поигрывая ярко-оранжевой морковкой, похожей на кинжал.

Другая сценка: малыш в комбинезончике, сидя на полу, осторожно отрывает мухе крылышки. У него самого огромная мушиная голова и фасеточные глаза с волосками.

Откуда только Франческа черпала подобные образы?

Жанна подошла к «шедевру с точилкой». На белом листке, приклеенном к подножию скульптуры, Франческа написала: «Бедная госпожа Кляйн». Очевидно, название произведения. Что бы это значило?

И тут она вспомнила. Только сегодня утром Элен Гароди упомянула Мелани Кляйн — одного из первых психоаналитиков, изучавших аутизм. Простое совпадение? Одна деталь: и мальчик, и «учительница» одеты по моде тридцатых годов.

Жанна схватила мобильник и набрала номер директрисы.

— Элен?

Она задумалась, а может, следовало сказать «сестра» или что-то в этом роде? Но женщина ответила все тем же легким, современным тоном, почти «jet-set».[47]

Жанна перешла прямо к делу:

— Сегодня утром вы говорили мне о Мелани Кляйн, которая занималась аутизмом еще в начале двадцатого века.

— Верно.

— Извините меня за этот вопрос, но, по-вашему, есть связь между Мелани Кляйн и… точилкой?

— Ну конечно.

Снова вопрос, заданный наугад, попал точно в цель.

— Мелани Кляйн одна из первых выявила неспособность детей-аутистов к абстрактно-символическому мышлению. Предмет, связанный с каким-либо человеком, не напоминает такому ребенку об этом человеке, а полностью с ним сливается. Кляйн занималась случаем мальчика по имени Дик. Однажды ребенок точил карандаш и, глядя на стружки, сказал: «Бедная госпожа Кляйн». Он не различал психоаналитика и стружки, напоминавшие ему о рисунках, которые он делал по ее просьбе. Для него карандаш и был, в буквальном смысле слова, «госпожой Кляйн».

Жанна поблагодарила монахиню и отключилась. Выходит, Франческа передала мысленный образ аутичного ребенка. Что же представляла собой статуя, украденная Франсуа Тэном? Тайну, связанную с аутизмом убийцы? Первичную травму? А если так, откуда об этом узнала аргентинка?

Она попыталась воскресить в памяти чудовищную фигуру. Вспомнился только коротышка-инопланетянин с пылающими волосами, сцепившийся с Тэном. Это ничего не давало.

Вдыхая запахи глины и лака, Жанна продолжала осмотр мастерской. Она расхаживала по просторному захламленному помещению, совсем не нервничая. Не то что вчера, когда она в лихорадочном возбуждении обыскивала квартиру Антуана Феро. А сегодня сумеречный свет словно лился ей в кровь, наполняя ее покоем и безмятежностью.

Она заметила письменный, скорее даже рабочий стол, где кроме компьютера громоздились папки, тюбики с краской, тряпки, шпатели, книги со слипшимися страницами… Обогнув это очередное препятствие, она всмотрелась в стену. Франческа Терча приколола к ней старые черно-белые фотографии, полароидные снимки, сделанные в вечернее время.

Жанна заметила групповой портрет университетского выпуска. Старый снимок формата A4. Она сообразила, что это однокурсники по университету Буэнос-Айреса, где Франческа Терча изучала пластические искусства и антропологию. Прищурившись, она поискала глазами Франческу. Та стояла в последнем ряду.

Ее внимание привлекла одна деталь: кто-то обвел маркером одного из студентов, смешливого кудрявого парня, и подписал: «Те quiero!»[48] Жанна догадалась, что это сделала не Франческа. Скорее сам весельчак послал ей тогда фотографию с признанием в любви… Жених? На мгновение она задумалась, а что, если это и есть Хоакин? Нет. Не таким она его себе представляла. Жанна осторожно сняла фотографию и посмотрела на оборот: «УБА, 1998». «УБА» — Университет Буэнос-Айреса. Она убрала снимок в сумку.

Затем поднялась на второй уровень. И перенеслась в другой мир. Здесь царил безупречный порядок. Пастельные цвета, легкие материалы. Здесь неистовая художница превращалась в аккуратную девушку. В «женщину, которая хотела весить 50 килограммов» в ближайшие недели. Повсюду так и остались стикеры с числом «50».

Жанна быстро поняла, что отсюда полицейские уже все вывезли. Личные вещи и документы. Торчать здесь дольше не имело смысла. К тому же все больше темнело. Уже начало десятого.

Когда она спускалась по лестнице, зазвонил мобильный.

— Я узнал, кто наши преемники, — сообщил Райшенбах. — Следственный судья — Тамайо из Парижского суда. Руководитель следственной группы — Батиз, как и я, майор из уголовки.

— Тамайо — придурок. У него всего-то две извилины, и те друг с другом не в ладу.

— Ну, это на целую извилину больше, чем у Батиза. Толку от них не будет.

— Отстой.

— Ты-то на что жалуешься? — заметил он. — Такие слабаки не помешают тебе работать в одиночку.

— Я не работаю, а роюсь в дерьме. А у них все возможности.

— У тебя есть что-то новое?

Жанна подумала об украденной статуе. Об уничтоженной улике. О том, что Франческа была знакома с Хоакином. Но все это — сплошные домыслы.

— Нет. А у тебя?

— Я кое-что разузнал об Эдуардо Мансарене, том типе из Манагуа. Он возглавляет самый большой частный банк крови в Манагуа. Солидное заведение. Существовало еще при диктатуре Мусаки.

— Ты имеешь в виду Сомосу?

— Ну… да. В семидесятых Мансарена скупал кровь у никарагуанских крестьян и втридорога перепродавал в Северную Америку. Его прозвали «Вампиром из Манагуа». Были погибшие. В конце концов жители Манагуа подпалили лабораторию. Говорят, это одно из событий, которые в семьдесят девятом привели к революции.