Лес мертвецов - Гранже Жан-Кристоф

А Эва тем временем с горечью продолжала — она сегодня явно была в ударе:

— Торговля кровью в Латинской Америке неотделима от эксплуатации и нищеты. Бедным странам нечего больше продать, кроме двух вещей: своих дочерей и своей крови. В Бразилии, накануне карнавала в Рио, в донорских пунктах царит необычайное оживление. Бразильцы сдают кровь, чтобы купить костюм…

Жанне стоило немалого труда вникать в смысл произносимых Эвой слов. Ее все еще трясло, перед глазами стояли жуткие картины убийства. Кровавые гейзеры. Хриплые крики. Hija de puta! Каждая деталь била по нервам, как удар током.

— Чтобы избежать разборок, — подвела итог Эва Ариас, — «Плазма Инк.» переправляет собранную кровь в Соединенные Штаты. Чем вам не сделка с дьяволом?

Жанна подняла глаза. Последняя фраза заставила ее кое о чем вспомнить:

— На Нильса Агосто уже было совершено нападение. Со стороны крайне правых. Вы полагаете, сегодняшняя бойня — тоже их рук дело?

Эва как будто не слышала вопроса:

— Опишите мне нападавших. Вы заметили у них татуировку?

— У одного точно. Того, который держал меня в углу.

— Что это за татуировка?

— Змей. На руке.

— Это знак гангстеров. Они именуют себя мара.

Это название Жанна уже слышала. Мара появились в Центральной Америке в конце гражданских войн и сразу «прославились» особенно жестокими и кровавыми преступлениями. Наибольшей известности добились мара из Сальвадора — мара восемнадцать и мара Сальватруча. Банды враждовали и между собой. Принадлежность к той или иной группе определялась татуировкой, манерой одеваться и специальной жестикуляцией.

— Мне казалось, мара в основном действуют в Сальвадоре.

— А также в Гватемале. А теперь и до нас добрались.

Жанне припомнилась курьезная история. Правительство Сальвадора, решив покончить с бандитизмом, раскинуло невероятно широкую сеть. Хватали всех молодых парней с татуировкой. Арестовали около ста тысяч человек, девяносто пять процентов которых пришлось выпустить.

Дров наломали будь здоров. Пересажали глухонемых, имевших неосторожность переговариваться на улице с помощью языка жестов…

— Татуировка играет у них важную роль, — продолжала Эва Ариас. — Роль языка символов.

— А что символизирует змей?

— Понятия не имею. Говорят, что каждая татуировка соответствует совершенному убийству. Или тюремной отсидке. Про это мало что достоверно известно. Некоторые татуировки указывают на место в преступной иерархии. Как в России или Японии.

— При чем тут кровь?

— Есть банды, в основном гватемальского происхождения, члены которых верят в чистоту нашей расы. Нелепость, конечно. Население Центральной Америки вот уже четыре века представляет собой продукт смешения индейской и испанской крови.

— Вы что-нибудь знаете о бандах крайне правой ориентации?

— Зачастую они состоят из бывших солдат элитных подразделений, нанятых мексиканскими картелями для переправки наркотиков с континента на континент. Вряд ли их отбирали по расовому признаку. Тем не менее они помешаны на вопросах чистоты крови. Настоящие нацисты.

Жанна поднялась и встала лицом к лицу с высоченной никарагуанкой. От той веяло благословенной прохладой. Как от мраморных статуй в Риме, в самый жаркий полдень хранящих память о холоде каменоломен.

— Когда убийца приканчивал Агосто, — сказала она, — он бормотал что-то странное.

— Что именно?

— Что-то про глиняного человека. Потом про деревянного и кукурузного. Как будто приносил его в жертву этим людям. Вам это о чем-нибудь говорит?

Никарагуанка смяла в ладони пустую банку и швырнула ее в мусорное ведро. В глубине парка полицейские натягивали желтую ленту с надписью: «Precaución».[57] Двигались они вяло, словно из последних сил. Впечатление всеобщей усталости подчеркивала их форменная одежда, казавшаяся какой-то вылинявшей. Они словно сливались с запыленностью окружающего пейзажа.

— Конечно, говорит, — наконец соизволила ответить Эва. — Это все идет от майя.

— Майя? Но почему?

— Вам надо заглянуть в участок, подписать показания. Через час я за вами зайду.

— Мы куда-нибудь пойдем?

— Ко мне домой. Поужинаем. Между нами, девочками…

Вилла Эвы Ариас была похожа на виллу Эдуардо Мансарены, только поменьше и поскромнее. Те же веранды и террасы, выходящие прямо в сад, открывая дом шуршанию листвы, дневному зною и ночному нашествию комаров. Второе отличие заключалось в том, что внутри оказалось полным-полно детворы. Жанну познакомили со всеми: Летисия, девять лет, Антон — семь, Мануэла — тринадцать, Минор — четыре года. Эва спровадила всю компанию на кухню, пообещав через несколько минут к ним присоединиться.

Жанна стояла в гостиной и разглядывала фотографии на бамбуковом комоде. Эва Ариас, где-то в джунглях, в камуфляже, потрясая поднятым вверх автоматом. Эва Ариас, снова в полевой форме, в обнимку с каким-то парнем, тоже военным, похожим на Че Гевару. Эва Ариас на вручении диплома юриста…

Жанна не могла не позавидовать этому существованию, проходившему под знаком любви и революции. Эва была настоящая воительница, сражавшаяся и за свою страну, и за свое женское равноправие. На сердце у Жанны потеплело. Плюс еще детский гвалт в соседней комнате… После ада больничной палаты она очутилась в раю…

Но главное, она была жива. В который уже раз ей удалось избежать худшего. Слишком частые столкновения со смертью имели и свои плюсы. Они заставляли заиграть новыми красками каждое прожитое мгновение, позволяли по достоинству оценить вкус каждой прожитой минуты. Жанна чувствовала, как в ее венах пульсирует кровь. Как это было чудесно. Бесценное ощущение.

— Хотела бы я сказать, что то было прекрасное время… Но я сама в это не слишком верю…

Эва Ариас вернулась в гостиную. Жанна держала в руках фотографию: на ней Эва с торжествующе поднятыми вверх руками сидела на броне танка, окруженная толпой ликующих товарищей.

— Но все же… Революция, любовь…

— Не забывайте о том, откуда мы вышли. Диктатура. Репрессии. Насилие. Никому не пожелаю жить под властью Сомосы. Я, например, потеряла всю семью.

Жанна поставила рамку со снимком на место:

— А что сталось с Сомосой?

— Сбежал в Парагвай в семьдесят восьмом. Президент Альфредо Стресснер был его дружком. Дал ему охрану. Берег от покушений. Но не уберег. В каком-то смысле его конец был комичным.

— Как это?

— У Сомосы был недостаток — я имею в виду, один из многих недостатков, естественно. Он был жуткий бабник. И когда он начал клеиться к жене Стресснера, президенту это не понравилось. Он открыл границу сандинистам, и они убили Сомосу. Расстреляли из противотанкового ружья. Как у вас говорят? Ищите женщину?

Жанна взяла другой снимок Он изображал Эву вместе с ее «Че» в свадебных нарядах.

— Это мой муж, Альберто. Он умер два года назад. От рака.

— Соболезную.

— В годы революции мы чувствовали себя бессмертными. Непобедимыми. Но потом нам пришлось спуститься на землю. Политика, болезни, коррупция. Все пороки человеческой натуры… Они нас нагнали.

— Похоже, вы очень любили друг друга.

— Больше всего на свете Альберто любил революцию. И политику. Он был настоящий герой. В самом жестком смысле слова.

— Что значит «жестком»?

— Вы не читали мемуары Генри Киссинджера?

— Нет.

— Он там рассказывает о своем вьетнамском «альтер эго», Ле Дык Тхо, с которым он пытался вести мирные переговоры. «Ле Дык Тхо, — пишет он, — был человеком героической закалки. Нам трудно понять, что такие герои, как он, целиком состоят из воли, направленной на достижение одной-единственной цели. Они редко бывают приятными людьми: их нетерпимость граничит с фанатизмом, они не дают в себе развиться качествам, способствующим достижению согласия с прежним врагом». Альберто был как раз из таких.

Цитату она привела по-английски, а заключила свою речь уже по-испански. И тут же, без перехода, заговорила о расследовании:

— Мы разыскали телохранителей и слуг Мансарены.

— Они что-нибудь знают?

— Ничего. Во время убийства никого из них в доме не было.

— А дату установили?

— Судя по всему, позавчера.

— Почему они удрали?

— Они не удирали. Мансарена их отпустил. Ждал важного гостя. Тайного.

— Кого именно, не говорил? Хотя бы намеками?

— Именно что намеками. Своему доверенному лицу он сказал, что ждет двоих. Отца и сына.

Старик и Хоакин…

— Кроме того, — продолжила Эва Ариас, — он упоминал о каких-то исследованиях, способных изменить человеческую природу. По-моему, чистый бред… Во всяком случае, в одном можно быть уверенными: убийца или убийцы Эдуардо Мансарены не имеют ничего общего с сегодняшними фанатиками. — Жанна ничего не ответила — она в этом и не сомневалась. — Пойдемте, я приготовила тамаль.