Коготь динозавра - Коржиков Виталий Титович

— Ну что, скоро динозавры?

Церендорж в изумлении качал головой:

— Какой пистрий! В один день хочет уехать за миллионы лет назад! Ха!

Машина медленно шла в гору, и справа виднелись уступы гор. На минуту Бата придержал руль и схватился за ружьё, но потом опустил его и тихо сказал:

— Архары!

По обрывистым склонам с камня на камень прыгали горные бараны. Они чётко вырисовывались на фоне скал и могуче несли свои рога, будто подталкивали ими горячее небо.

— Хорошо прыгают! — сказал Церендорж. — Выбежит к пропасти и пниз головой — бряк! Думаешь, убился, а он упал на рога, покатился — и побежал!

Сопка стала крутой и голой, как потёртый верблюжий бок. «Газик» задрал нос, и впереди осталось только синее небо, а по бокам, дёргая задними лапами, разбегались толстые тарбаганы.

— Держись! — крикнул Бата и прижался к рулю. «Газик» покачнулся. Все охнули, но машина уже одолела высоту, прыгнула колёсами вперёд и покатилась по равнине.

Ребята привстали. Земля была твёрдой, сухой, и по ней катились барханы. Они были мелкими, как рябь на воде, но от них курились волны зноя, и то тут, то там белели какие-то кости.

Генка присвистнул:

— Никаких ориентиров. Хотя бы один милиционер!

— Ещё заблудимся! — сказала Светка.

Церендорж посмотрел на Бату и засмеялся:

— Монгол заплудится в пустыне? А?

Бата весело пришпорил своего конька и вдруг запел песню о прохладном монгольском море, по которому мечтал плавать:

• О Хубсугул, о Хубсугул…

И, словно бы на его призыв, из пустыни покатились настоящие синие волны.

Сначала Бата спокойно держал свой штурвал. Но через некоторое время, открыв дверцу, стал всё чаще выглядывать из кабины и напряжённо смотреть по сторонам.

Пустыня исчезла! Машина плыла среди настоящего моря. Серебристые волны с голубоватыми прозрачными верхушками плескались впереди и набегали с боков, а вдали то поднимались, то исчезали контуры белого города…

Людмила Ивановна, сидевшая впереди, приподняла очки и спросила:

— Что это?

— Мираж! — сказал Генка.

Василий Григорьевич придвинулся поближе к окну и с удивлением всматривался в совершенно ясные городские очертания. Разные миражи видел он и в Арктике, и в тропиках. Но такого!..

Вон заколебался высокий отель… Дальше поплыла белая зубчатая крепость… А вот что-то тёмное — вроде памятника какому-то гранду. А там, дальше, — купол Капитолия. Нет, тут обмана быть не могло!

— Почти Гавана! Потрясающе! — сказал Василий Григорьевич. Но через некоторое время, недоумевая, предположил: — А может быть, Бомбей…

Бата с удивлением покосился на угол его тельняшки.

Видения менялись одно за другим. Как будто какой-то гениальный архитектор никак не мог решить, что за город поставить на этом зыбком берегу и, изнывая от жары, на виду у всех перебирал один за другим разные проекты.

Бата проезжал сквозь летучие города, по бокам всё катились волны, а впереди на пробке радиатора в какой-то странной пляске, как шаман, вертелся дымок и лихо постукивал гутулами…

Потом вдалеке появились горы, и над ними прямо по воздуху прозрачный наездник погнал лёгкого прозрачного конька. А на вершине сопки возник орёл и замахал крыльями.

Бата тряхнул головой и чуть замедлил ход.

— Куда мы заехали? — спросила Светка.

— К духам! — сказал Церендорж.

Людмила Ивановна строго взглянула на него: не слишком ли много разговоров о духах? Ведь ребёнок ещё и вправду подумает о них.

И, словно испугавшись сердитого взгляда, волны стали разбегаться, города схлынули, конь исчез.

Но горы, сияющие вдали снегами, и зелёные сопки придвинулись. Дорога стала ровней, и все разом заговорили.

— Голография! Просто голография! — крикнул Гена.

— Что это? — спросила Светка, и Вика тоже вопросительно посмотрела на него.

— Читать надо! Все газеты пишут!

А Коля с широко открытыми глазами подумал вслух:

— Будто пустыня вспоминает…

— Что? — спросила вдруг Вика.

— Как она была морем! — сказал Коля и обрадовался, как чётко это у него получилось.

— Поэт! — сказала Светка.

А Людмила Ивановна, вздохнув, заметила:

— Чудеса, да и только! Полно чудес! — И засмеялась: — Не хватает совсем немногого.

Церендорж улыбнулся:

— Пионерской рапоты?