Детская книга - Акунин Борис

— Хоть ты и ловок, Шарафудин, а всё едино дурень. Ненадобно резать. Аще убо мощи нетленны, то и злодейска рана позатянулась следа не оставя. Тако лепше будет… — Похрустел ореховой скорлупой, покряхтел и говорит — как бы с сомнением. — Горазд твой отрок. И личен, и благостен, альбы почувствительней чего-нито. Штоб женки во храме расслезились-разжалостились… — Вдруг поднялся, подошел, и на грудь Ластика что-то посыпалось. — А мы вот. Орешков в домовину покладем. Ведомо: царственно чадо орешки лесны кушало, егда на нож пало. Тако и очевидные люди в Угличе показывали, на розыске.

Ондрейка, фамилия которого, оказывается, была Шарафудин, боярской идеей восхитился:

— Истинно рекут, княже, изо всех бояр московских мудрей тебя не сыскать. Ажио меня слеза сшибла, от орешков-то.

— Ты мне-то хоть не бреши, — проворчал Василий Иванович. — Тебя, душегубца, слеза токмо што с сырой луковицы прошибет. Ладно, грядем в горницу. Вдругорядь всё обтолкуем. Дело-то зело искусное, не оступиться бы.

Едва жуткая парочка вышла, Ластик потрогал щеку (к ней и в самом деле был прилеплен какой-то комочек — ладно, пускай будет), подтянул длинные рукава «червлена кафтана», вытащил из-под лавки унибук и поскорей вернулся на свой наблюдательный пункт.

Глянул одним глазком, что делается в горнице. Князь сел обратно в кресло, Ондрейка Шарафудин стоял напротив. Беседовали.

«Перевод», — шепнул Ластик в раскрытую книгу.

— Боярин, я всё у тебя спросить хотел, — говорил слуга. — Вот ты четырнадцать лет назад следствие в Угличе вел. Свидетелей допрашивал, подозреваемых пытал. Как оно на самом-то деле было? Погиб Дмитрий или нет? Люди говорят, будто бы то не царевич был, а сын поповский, на него похожий. Якобы знали приближенные о покушении и подменили мальчика.

— Царевич это был, я доподлинно выяснил. На то мне Годунов особый наказ дал.

Тут Ондрейка перешел на шепот, так что Ластик почти ничего и не разобрал, но у унибука микрофон был более чуткий:

— А что там вышло-то? Если по правде? Сам царевич на свайку (Точный смысл термина утрачен; подобие ножика или заостренного железного шипа, который бросали в землю во время игры.) упал, в припадке падучей болезни (Этим термином обозначалась эпилепсия и еще некоторые психоневрологические заболевания, сопровождаемые припадками и судорогами), или его убили?

Из-за обилия комментариев Ластик едва поспевал за ходом беседы. К счастью, она шла медленно, с паузами. Вот и теперь прервалась.

Заглянув в дырку, шестиклассник увидел, что Василий Иванович крестится, причем смотрит прямо на него, на Ластика!

Неужели заметил?

Нет, кажется, нет.

— То знает один Господь, — произнес боярин.

— Ты же вел следствие, — не отставал от него Ондрейка.

— Я не следствие вел, я жизнь свою спасал. Годунов, меня в Углич посылая, знаешь, как сказал? «Гляди, Васька, не оступись». Я понял, умом меня Бог не обидел. Вот следствие и установило, что Дмитрий в ножички играл, да приключился с ним припадок, и упал он на землю в судорогах, и пропорол свое царственное горлышко. А как оно там по правде было, это ты сам соображай. Единственный возможный наследник престола ни с того ни с сего на нож горлом не падает. Разве что если мешает кое-кому другому надеть царский венец. Я Бориса не виню. Какой у него был выбор? Царевичевы голые дядьки (В оригинале «дядьки нагие», вне контекста смысл непонятен.) Годунова ненавидели. Подрос бы Дмитрий, захотели бы дядьки его царем сделать. Тут-то Борису и конец. На его месте я сделал бы то же самое.

— Ты, Василий Иванович, половчей бы обстряпал, — льстиво сказал Ондрейка. — Без ножика обошелся, чтоб дурных слухов избежать.

— И то правда. Тебя бы, душегуба, послал.

Оба засмеялись: один жирно, другой сухенько.

— Значит, дальше действуем так, — продолжил князь уже серьезно. — Выставим мощи напоказ. Труп хорош: видом благостен, баб разжалобит, а бабы в таком деле важней всего. Гляди, чтоб благоухание было — спрысни елеем, розовым маслом. Калек заготовил?

— Двоих. Один слепой. Коснется гроба и прозреет. Еще есть парализованный, его на носилках принесут. Как чернь увидит одно исцеление, потом второе — дальше само пойдет. Я толпу знаю. Бесноватые в ум войдут, горбатые распрямятся, хромые без костылей пойдут. Вера, она чудеса делает…

— Двух мало будет, — строго оборвал его Василий Иванович. — Еще парочку заготовь. На это дело должников возьми, из моей темницы.

— Сделаю.

— Ну, помогай Господь. — Боярин тяжело вздохнул. — Я наверх (Точный смысл непонятен), за Борисом. Скажу, что мощи отрока доставлены. А ты ступай в темницу подбери сам, кого сочтешь подходящим. Сули прощение долгов. А после — сам знаешь…

— Знаю. Не тревожься, князь, болтать не станут.

Посмотрел Ластик в дырку, как интриганы выходят из горницы: впереди боярин — важный, в шитом серебром одеянии до пят; за ним пританцовывающей походкой Шарафудин.

И скорей уткнулся носом в унибук.

Первым делом, конечно, спросил про царевича Дмитрия.

УГЛИЦКИЙ Дмитрий (Димитрий)

(1582–1591)

Царевич, сын Ивана Грозного от его седьмой жены Марии Нагой. Воспитывался в городе Угличе в окружении дядьев Нагих, братьев матери. Погиб при невыясненных обстоятельствах: по одной версии, напоролся на нож во время эпилептического припадка, по другой — был зарезан убийцами, подосланными Борисом Годуновым, который хотел избавиться от наследника престола, чтобы самому стать царем. Был похоронен в Преображенском соборе города Углича. Туманность обстоятельств смерти царевича привела к появлению нескольких самозванцев, выдававших себя за спасшегося Дмитрия.

Кое-что начинало проясняться. «Нагие» — это, оказывается, фамилия. «Голые дядьки» — это царевичевы дядья Нагие. Про Дмитрия, младшего сына Ивана Грозного, Ластик теперь тоже кое-что припомнил. Это из-за него у Бориса Годунова «мальчики кровавые в глазах».

Заодно уж спросил и про Годунова — надо же знать, кто у них тут царствует. Тем более что этому человеку хотят «отрока» показывать.

ГОДУНОВ Борис Федорович

(ок. 1552–1605)

Русский царь. Сын боярина, приближенный Иоанна Грозного и фактический правитель государства в годы царствования Федора Иоанновича (1584–1598). После смерти царя Федора, в связи с пресечением династии, Годунов был первым в русской истории монархом, который, по свидетельству летописцев, был «избран всем народом» и утвержден на специально созванном Земском Соборе.

В справке впечатлили два обстоятельства.

Во-первых, Ластик и не знал, что царей можно выбирать. Какой же он тогда монарх? Вроде президента получается.

А во-вторых, недолго же Борису осталось царствовать. На дворе-то 1605 год.

Вопросов было еще много, но сейчас имелись дела поважнее, чем изучать русскую историю. Например, как бы поскорее унести ноги — и из русской истории, и конкретно из этого нехорошего дома.

Надоело Ластику прикидываться трупом, да и как бы от этого не стать взаправдошным покойником. И Василию Ивановичу, и Ондрейке человека прикончить — что высморкаться. Если им позарез нужно, чтоб отрок был не живой, а мертвый, они своего добьются.

Для начала Ластик отправился на разведку. Райское Яблоко пока оставил за щекой — разговаривать тут все равно было не с кем. Унибук спрятал за пазуху.

Бесшумно ступая бархатными туфлями, выскользнул в большую комнату. Огляделся.

Увидел то, чего нельзя было разглядеть через дырку: длинные лавки под коврами и большую печь, облицованную расписным кафелем — от нее тянуло теплом.

Что еще?

В углу, близко от дверцы, ведущей в чулан, — большая икона, перед ней горящая лампадка. Суровый густобородый Спаситель был похож на Василия Ивановича, и даже глядел так же криво — один глаз чернее другого и какой-то пустой. Заинтересовавшись, Ластик подошел, приподнялся на цыпочки. Ух ты! У иконы вместо одного ока дырка. Вот откуда он в горницу подглядывал. А князь, когда крестился, смотрел не на него — на образ.

Прежде чем разведать, что находится за большой дубовой дверью, куда удалились те двое, Ластик решил выглянуть в окно.

Это оказалось не так просто.

Окна-то в горнице имелись, только через них ничего не было видно. В мелкий переплет зачем-то вставили мутные пластинки, вроде матового стекла, только не гладкие, а пузырчатые. Подергав раму и так, и этак, Ластик открыл одну створку и осторожно высунулся.

Оказывается, уже рассвело. Внизу блестели еще не просохшие от ночной росы доски — ими был вымощен весь широкий двор. Вдоль бревенчатого частокола тесно лепились домики, сарайчики, пристройки.

Шлепая лаптями, пробежала девушка в длинном скучного цвета платье, за ней едва поспевала перетянутая алой лентой коса.