Александр II. Жизнь и смерть - Радзинский Эдвард

Вслед за каретой государя к Михайловскому дворцу подъезжает ка­рета брата царя — великого князя Михаила Николаевича. Государь и его брат в который раз пытаются (безуспешно) прими­рить великую княгиню с тезкой Екатериной Михайловной.

В парадной гостиной сервирован чай. Последний чай в жизни госу­даря.

14.00. Екатерининский канал.

Метальщики заняли свои места на Екатерининском канале.

И Перовская рассказывала потом, как метальщик, студент Гриневицкий, «проходя мимо нее, уже направляясь к роковому месту, ти­хонько улыбнулся ей чуть заметной улыбкой... Он не проявил ни тени страха или волнения и шел на смерть с совершенно спокойной ду­шой».

Как и Фроленко. Радостная смерть, завораживающие объятия тер­рора.

«И жертву жертвой не считать, и лишь для жертвы жить», — пи­сал декабрист Александр Якубович, собиравшийся убить отца Алек­сандра II.

Но свои места на канале заняли только три метальщика. Исчез тот, кто должен был встретить карету первым — рабочий Тимофей Михайлов. Он «почувствовал, что не сможет бросить бом­бу и вернулся домой, даже не дойдя до места». Теперь первым но­мером оказался Рысаков.

Н. Рысаков: «Около двух часов я был на углу Невского и канала».

Пока метальщики занимали свои места, Перовская через Казанский мост перешла на противоположную сторону Екатерининского кана­ла, «где и была во время обоих взрывов».

С той стороны узкого канала она ждала развязки. Зритель грядущей крови.

14.10. Михайловский дворец.

Государь прощается с великой княгиней Екатериной Михайловной. Видимо, разговор опять не получился. Великий князь Михаил Никола­евич остается.

14.15. Александр II вышел на пандус к карете. Садясь в карету, при­казал кучеру: «Той же дорогою — домой».

Карета повернула на Екатерининский канал. За ней повернула пара саней с Дворжицким, капитаном Кохом и полицейскими. Кучер хлестнул лошадей, и вновь понеслась карета по мостовой — слева канал, решетка вдоль канала и узкий тротуар, прилегающий к каналу. Справа — стена сада Михайловского дворца и тротуар вдоль стены сада.

Людей мало... Мальчик несет большую корзину с мясом, два моло­деньких подмастерья тащат диванчик; за ними идет какая-то молодая женщина...

В это время от Конюшенного моста навстречу карете по тротуару быстро шел совсем молоденький, белобрысый, маленький в черном пальто человек. В руке у него — белый узелок с коробку конфет ланд­рина. Это — бомба, завернутая в белый носовой платок. Он размах­нулся...

Н. Рысаков: «Я, после минутного колебания, бросил снаряд. Направ­лял его под копыта лошадей в том предположении, что его разорвет под самой каретой... и взрывом меня отбросило к решетке».

Оглушительный взрыв... карету закрыло облако белого дыма... Дым рассеялся. Царская карета успела проскочить. Бомба разорвалась сза­ди. Взрыв разбил только заднюю стенку экипажа. Императорский по­езд — карета и сани — остановились... Один из терских казаков лежал мертвый позади кареты. Другой казак, сидевший на козлах возле куче­ра, контуженный, склонился, судорожно хватаясь за воздух. На троту­аре бился на земле и стонал умирающий мальчик, рядом валялась его большая корзина с мясом. В нескольких шагах от него стоял, прива­лившись к решетке, изнемогая от боли, раненный прохожий, и на земле корчился и пытался встать раненый городовой.

Уличная картина, доселе неизвестная в Петербурге.

И в следующее мгновение Рысаков бросился бежать прочь, громко крича:

— Держи! Держи! — будто ловил преступника. Так Рысаков приду­мал скрыться. Но за ним уже гнались. Какой-то рабочий на его пути ловко бросил свой лом ему под ноги. Рысаков споткнулся, упал, на него набросились. Его держали крепко, пригнули голову — он сидел на карточках, при­жатый к земле.

Но Рысаков, видно, увидев в собравшейся толпе сообщника, крикнул громко: «Скажи отцу, что меня схватили!»

У него вынули из-под пальто пистолет и кинжал.

Как только карета остановилась, император отворил дверцу и с помо­щью казака вышел из кареты. Полковник Дворжицкий уже выскочил из саней, бросился к царю.

«Государь перекрестился; он немного шатался — в понятном вол­нении. На мой вопрос государю о состоянии его здоровья, он ответил: «Слава Богу, я не ранен». Видя, что карета государя повреждена, я ре­шился предложить Его Величеству поехать в моих санях во дворец» (Дворжицкий).

Дворжицкий слышит крик Рысакова, обращенный к толпе, и по­нимает, что здесь рядом есть еще кто-то и, конечно же, с бомбой.

Он просит царя немедля уехать с канала. Понимает это и кучер — просит о том же.

Дворжицкий: «Кучер Фрол тоже просил государя снова сесть в ка­рету и ехать дальше». (Поврежден лишь задок кареты, и оказалось, карета может ехать! — Э.Р.)

Понимает, конечно, все это и государь, но...

Дворжицкий: «Но Его Величество, не сказав ничего на просьбу куче­ра, повернулся и направился к тротуару, прилегавшему к Екатеринин­скому каналу... Государь следовал по тротуару; влево от него — я, поза­ди — казак, бывший на козлах экипажа, и четыре спешившихся кон­войных казака с лошадьми в поводу. Они окружали государя. Пройдя несколько шагов, царь поскользнулся на булыжнике, но я успел его поддержать».

Царь направлялся к Рысакову.

Рысаков находился метрах в десяти от места взрыва; его держали четыре солдата и начальник царской охраны капитан Кох.

Стоявший на тротуаре жандармский подпоручик, не сразу узнав царя, спросил; «Что с государем?», на что император, подходя к Рысакову, сказал: «Слава Богу, я уцелел, но вот...» И показал на убитого каза­ка и умиравшего мальчика.

И Рысаков сказал: «Еще слава ли Богу?

Царь подошел к Рысакову.

Узнав от него, что тот мещанин (наконец-то не дворянин!), государь сказал с облегчением: — Хогош! (Он грассировал.) И, погрозив Рысакову пальцем, пошел к своей карете по панели.

Полковник Дворжицкий снова стал просить царя:

«Тут я вторично позволил себе обратиться к государю с просьбою сесть в сани и уехать, но он остановился, несколько задумался и затем ответил: «Хорошо, только прежде покажи мне место взрыва».

В это время подошел возвращавшийся с развода взвод 8-го флотско­го экипажа.

И царь, плотно окруженный — этим взводом и конвойными каза­ками, направился наискосок — к образовавшейся на мостовой яме.

Дворжицкий: «Исполняя волю государя, я повернулся наискось к месту взрыва, но не успел сделать и трех шагов...»

Молодой человек, стоявший боком у решетки канала, выждал при­ближение царя. И вдруг повернулся, поднял руки вверх и бросил что-то к ногам государя...

Это и был Игнатий Гриневицкий.

Раздался оглушительный взрыв... И государь, и окружавшие его офи­церы, казаки, и сам молодой человек, бросивший бомбу, и народ по­близости — все сразу упали, точно всех подкосило. На высоте выше человеческого роста образовался большой шар беловатого дыма, кото­рый, кружась, стал расходиться, опустился книзу...

«И я видел, как государь упал наперед, склонясь на правый бок, а за ним и правее его... упал офицер с белыми погонами. Этот офицер спе­шил встать, но, еще чуть приподнявшись, потянулся через спину госу­даря и стал засматривать ему в лицо» (из показаний очевидца).

Офицер с белыми погонами и был Дворжицкий. Дворжицкий: «Я был оглушен новым взрывом, обожжен, ранен и свален на землю. Вдруг, среди дыма и снежного тумана, я услышал сла­бый голос Его Величества — «Помоги!». Собрав оставшиеся у меня силы, я вскочил на ноги и бросился к государю. Его Величество полусидел-полулежал, облокотившись на правую руку. Предполагая, что государь только тяжко ранен, я приподнял его, но у государя были сильно раз­дроблены ноги, и кровь из них сильно струилась».

Два десятка убитых и раненных лежали на тротуаре и на мостовой. Некоторым раненым удалось подняться, другие ползли, третьи пыта­лись освободиться из-под упавших на них. Среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванных мундиров, эполет, сабель и куски челове­ческого мяса. С головы царя упала фуражка; разорванная в клочья ши­нель свалилась с плеч; из размозженных голых ног лилась струями кровь. Царь слабым голосом повторял и повторял «Холодно... холодно... холод­но...» Бесчисленные раны покрывали его лицо и голову. Один глаз был закрыт, другой смотрел перед собой без всякого выражения.

Взрыв был так силен, что на газовом фонаре все стекла были выби­ты, и самый остов фонаря искривило.

Вокруг Самодержца Всероссийского, умиравшего на окровавленной мостовой среди грязного снега, обрывков одежды, выросла толпа: только что подошедшие юнкера Павловского училища, прохожие, полицейские, уцелевшие казаки. Шатаясь, стоял над ним полковник Дворжицкий...

Недалеко от царя в луже крови умирал бросивший бомбу Гриневицкий.

В это время примчался в карете великий князь Михаил Николаевич. В Михайловском дворце он услышал взрыв и тотчас погнал карету к месту происшествия. Великий князь встал на колени на мостовой. Услышал голос брата: «Скорее... домой!»