Киевские ведьмы. Выстрел в Опере - Лузина Лада

— Говорите. Можно при нем, — аттестовала она Мирослава.

На лице ведьмы отразилось недоумение.

Но его сменил страх:

— Я всем сердцем на стороне Трех! — заволновалась девица. — Но вы должны знать, ночью те, кто против вас собираются на Четвертой Горе.

— Четвертая Лысая гора — это на Выдубичах? — уточнила Киевица.

— Да. Там, где казнили убийц.

Маша слегка качнула головой.

Четвертая Лысая значилась и на картах современного Киева, и в романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» — там, в романе, взрыв на выдубецкой Лысой Горе тоже был знамением конца старой и начала новой и страшной — революционной власти.

— Значит, у нас революция, — задумчиво вывела Маша.

Но и о «белом» романе Булгакова, и о казненных на Лысой горе Ковалева знала немного — только то, что убийца Столыпина, киевский юрист Дмитрий Богров был повешен именно там, на Четвертой.

— Все очень плохо, — стрекотала осведомительница. — Их много. Если большинство киевских ведьм придут в полночь на Гору, они проведут обряд против вас. Сложат свою силу и передадут Наследнице.

— Акнир получит силу? — прищурилась Ковалева. — Спасибо... Как вас зовут?

— Алла.

— Спасибо, Алла, что предупредили меня.

Киевица проводила взглядом полуголую ведьму. Информация была, прямо скажем, безрадостной.

Сила Киевиц (пускай не проросшая, не умелая, не образованная) — единственное, в чем они превозмогали Акнир, перестанет быть их козырем. А иных козырей у них нет.

Есть полутора суток — слишком мало, чтоб подготовится к бою. Но достаточно, чтобы понять: чего ждет от них Киев?

«Я должна спасти Город».

— Хорошо. Я пойду к Анне Ахматовой, — огласила решение Маша и тут же продемонстрировала полную неспособность говорить и нервничать одновременно. — Только, ты, Мир, не ходи со мной… в смысле, к нам в Башню. Может там уже Даша, а она вряд ли… Подожди во дворе. Я быстро переоденусь для 1906-го и найду ключ, если он есть. А, если его нет, но есть Даша, выйду к тебе и скажу…

Глава седьмая, в которой Даша собирается умирать

Даша была.

При чем, вернувшаяся застала ее за престранным занятием.

Правой рукой Чуб непрерывно, мелко и фанатично крестилась, левой — перелистывала Книгу, пританцовывая и трогательно причитая:

— Господи, пожалуйста, пожалуйста, господи! О… Маша, — искреннейшее обрадовалась явленью она. — Христа ради, умоляю, помоги мне найти колдовство. А ты почему в костюме? …Я умираю! Брысь!

Последнее адресовалось рыжей Изиде, суетившейся вокруг Дашиных ног.

— Что с тобой? — Поставив банку с золотой этикеткой на стол, Ковалева кинулась к «умирающей».

— У меня голос пропал!

— Ты ж разговариваешь…

— Лучше бы я онемела, но пела! Я не пою, Маша! Я больше не пою… Брысь, кому говорю!

— Почему?

— Не знаю! Брысь! — («Брысь» сроду не производило на Изиду ни малейшего впечатления. Не произвело и теперь) — Я у отца была. Он давай мне упреки кидать: «Кто ты такая, волондаешься без дела…» Я ему: «Я — певица. Я, между прочим, Глиэра закончила! А то, что мне 25, ничего не значит, Мадонна в 26 лет прославилась». И хотела спеть ему, чтобы усох. Начинаю… А голоса нет! Его нет! Совсем! — с ужасом объявила Чуб, и в подтверждение попыталась пропеть какой-то куплет.

Результат был плачевным: если Чуб не ерничала и не прикалывалась, выходило, что голос ее сильный и зычный, превратился в нечто непослушно-дрожащее, шипяще-срывающееся, абсолютно беспомощное.

В полное отсутствие всякого присутствия певческих данных!

— Я ж не срывала его, — плачуще заныла Землепотрясная. — Не простужалась. Я даже не курю! Почему вдруг?!

Не придумав, что сказать в утешение, Маша приняла решение помочь делом и отобрала у подруги Книгу.

— Если он не вернется, — забегала Даша по Башне (то и дело спотыкаясь о Пуфик, приклеенную к любимым ногами), — я не буду жить. В моей жизни нет смысла!

— Нельзя так… — Маша спешно осуществляла поиски средства от голосового бессилия.

— А без голоса можно? Брысь, малая, кому говорят. Не до тебя! Видишь, маме хреново…