Механизм жизни - Валентинов Андрей

«Нет больше ни пера, ни сабли в той руке…»?

Хвала святому Кнуду – и святой Агнессе хвала!

– Можно любить Старый порядок, – поляк словно подслушал его мысли. – Любить с его коронами, мантиями и рыцарскими орденами. Но старина – это не только побрякушки, брат Торвен. Это еще и право сильного. Право войны и грабежа. В прошлую войну у вас забрали Норвегию. Скоро наступит очередь Шлезвига и Голштейна. Пруссия с каждым днем сильнее, проклятые швабы не успокоятся, пока не восстановят державу Барбароссы. Что тогда останется от твоей малютки Дании?

На этот раз пуля угодила в яблочко. Двадцать лет назад о державе Барбароссы молодому Торвену говорил Карл Клаузевиц. Горячился, обещал скорый и быстрый «аншлюс» исконно немецких провинций… Прапорщик Иоганн фон Торвен, патриот из Голштейна, внимал с радостной улыбкой.

Торбен Йене Торвен, помощник академика Эрстеда, хмурил брови.

– Нам не помог даже Бонапарт, – вздохнул он. – Чью помощь предлагаешь ты? Кучки польских инсургентов? Или ты думаешь, что Данию спасет революция?

– Нет! Данию спасет Объединенная Европа. Общий дом – без границ, армий и безумных тиранов. Тогда ни Дании, ни Польше – никому! – не придется больше бояться. Понимаешь?

Ответа пан Пупек ждать не стал. Отвернувшись, он быстро зашагал к подножию монумента. Торвен захромал следом. В голове резвился и бил клювом наглый Чижик-пыжик. Догнать поляка удалось только у Всадника: Пупек стоял возле черных букв латинской надписи.

– «Петру Первому – Екатерина Вторая». Жуткий монумент, брат Торвен. Болтают, что осенними ночами Он срывается с пьедестала и носится по улицам. Утром находят раздавленные трупы. Александр Пушкин обещал написать об этом поэму…

Торвен с подозрением глянул на Всадника, но ничего монструозного не обнаружил. Тонны позеленевшей меди на могучем валуне… Хорошо быть протестантом и не верить в идолов!

– Здесь есть следы картечи. 14 декабря пушки били прямо по Петру. Удобнее было целиться… Я тебя не убедил?

Зануда пожал плечами.

– Насчет Объединенной Европы? Об этом мечтают уже больше века. Что толку? Благих пожеланий уйма, но всегда что-то мешает.

– Вот! – пан Пупек с болью указал на монумент. – Вот кто мешает!

Зануда хотел было возразить, но вспомнил, что именно царь Александр, большой мастер обещаний, гарантировал Швеции аннексию норвежских земель. И сдержал слово. А император Николай – лучший друг Пруссии, мечтающей об «аншлюсе» Южной Дании.

– Россия – жандарм Европы! Она грезит Империей, лежащей между двух океанов – от французского Бреста до японской Иокогамы. Русские уже в Америке! Они владеют Аляской, укрепляются в Калифорнии и Орегоне, – рука поляка, словно вооруженная саблей, наотмашь рубила воздух. – Европа останется клеткой с голодными крысами, пока монстра не скинут с пьедестала!

Торвену почудилось, будто круглые глаза Всадника в ответ блеснули злым огнем. Не зря Медному выпала честь возглавить здешнюю Дикую Охоту. Мертвые всадники на мертвых конях – догонят, сомнут, втопчут в окровавленную грязь… Вернулся давний, забытый страх. Декабрьский вечер, казачий разъезд уходит в сторону прусских аванпостов; разговор о Дикой Охоте с полковником фон Клаузевицем. Тогда он, Торвен, чувствовал себя предателем – первой жертвой Охоты. Может, если бы он не лукавил с гордым и доверчивым Клаузевицем, если бы покаялся…

…или хотя бы съездил на его могилу.

Дикая Охота мчалась по заснеженным полям. Скалились желтые зубы, пустые глазницы мерцали красными угольками. Медный Всадник вел отряд теней. Рядом, отставая на полкорпуса, ехал на черной худой кобыле корнет Пупек. Смеялся узкой щелью рта, заглядывал в очи мертвого Царя…

Не по твою ли душу едут, Торвен? Не за твоими ли друзьями?

– И что теперь? – Остатками воли Зануда прогнал видение. – Кликнешь сюда «двунадесять языков»? Я видел горящую Москву. А потом видел горящую Европу. Rassa do! Мне не за что любить русских. Но если бы они сожгли Париж с полудюжиной иных столиц в придачу – они были бы правы! Может, ты и Андерсена переводишь ради революционной пропаганды?

Он задохнулся сырым невским воздухом. Серебряная рукоять трости жгла пальцы.

– Двунадесять языков! – не без удовольствия повторил пан Пупек. – Мысль не из худших, брат Торвен. Но ты прав – войной проблему не решить. А твой Андерсен… Подберешь десяток ударных текстов? Или мне прямо к нему обратиться?

«Революционер Андерсен? Это будет похлеще вдовы Беринг. На баррикады они парня не затащат. А вот касательно всего остального…»