Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен

– Не хочешь примерить свадебные платья?

– Только не сегодня. Завтра, наверное.

– Подожди, пока я вернусь из школы, договорились?

– Конечно.

Если до тех пор не угожу под арест.

Мама приносит ромашковый чай с успокоительным сиропом. У меня начинают слипаться веки. Пит вызывается проводить до постели. Наваливаюсь на его плечо, беспомощно клюю носом – и вдруг оказываюсь у него на руках. Пит несет меня в спальню, опускает на кровать, кутает в одеяло и прощается, но я ловлю его ладонь и прошу остаться. Успокоительный сироп обладает побочным эффектом: он развязывает язык не хуже бутылки белого. А мне не хочется, чтобы Пит исчезал. Пусть лучше снова спит рядом, отгоняя ночные кошмары. Но я не могу попросить об этом – даже сама не могу сказать почему.

– Не уходи. Подожди, пока я засну.

Присев на кровать, Пит согревает мою ладонь обеими руками.

– Я чуть было не решил, что ты передумала. Ну, когда опоздала к ужину.

В голове туман, однако я еще в состоянии сообразить, о чем речь. Ограждение снова под током, в доме дежурят миротворцы, меня нет как нет… Наверняка Пит решил, что я убежала. Возможно, вместе с Гейлом.

– Нет, я же говорила.

Поднимаю его ладонь и прижимаюсь щекой к тыльной стороне. Рука, месившая сегодня тесто для хлеба, слабо пахнет корицей и укропом. Меня так и тянет рассказать о встрече с Твилл и Бонни, о восстании, о Тринадцатом дистрикте, но это слишком опасно, и я ограничиваюсь одной фразой:

– Останься со мной.

Крепкие щупальца успокоительного тащат меня на дно. Пит что-то шепчет в ответ, но я уже не понимаю.

Мама дает поспать до обеда, затем расталкивает меня, чтобы осмотреть пятку. После чего прописывает неделю постельного режима, причем я даже не возражаю от слабости. Дело не только в пятке и копчике. Все тело ноет от переутомления. Послушно принимаю лечение и завтрак в постель, позволяю матери подоткнуть лоскутное одеяло. И долго лежу, глядя через окно на зимнее небо, размышляя о том, чем все это закончится. Много думаю о Бонни и Твилл, о груде белых свадебных нарядов, о том, догадается ли Тред, как я ухитрилась вернуться в дистрикт, и не явится ли с обвинением. Занятно: ведь он и так может в любую минуту арестовать меня, хотя бы за прошлые грехи. Или, чтобы арестовать победителя, нужен более веский повод? Интересно, связаны ли между собой Тред и Сноу? По-моему, президент даже не догадывался о существовании старины Крея. Но теперь, когда я представляю собой проблему общенационального масштаба, может быть, глава миротворцев получает подробные указания? Или действует по собственной воле? В любом случае, им обоим выгоднее держать меня взаперти, за электрозабором. Соберусь убежать – например, перебросить петлю на ветку клена и забраться наверх, – родных и друзей мне с собой уже не захватить. И потом, я пообещала Гейлу, что останусь и буду бороться вместе с ним.

Несколько дней каждый стук в дверь заставляет меня подскакивать на месте. Миротворцы так и не появляются, и страх понемногу рассеивается. Потом Пит рассказывает, что на некоторых участках забора напряжение отключают, потому что военным приказано пустить электричество прямо по земле. Видимо, Тред решил, что я ухитрилась проскользнуть под забором. Это здорово утешает. Дистрикту не помешает передышка. Пусть миротворцы занимаются чем хотят, лишь бы не издевались над жителями.

Пит каждый день приносит сырные булочки. Теперь мы вместе трудимся над семейной книгой – старинной рукописью из кожи и пергамента. Много лет назад ее начал кто-то из травников по маминой линии. На каждой странице – чернильный рисунок растения и описание медицинских свойств. Отец прибавил целый раздел, посвященный съедобным лесным и полевым дарам, благодаря которому наша семья и выжила после его ухода в мир иной. Я долгое время мечтала внести в книгу собственные сведения – то, что узнала от Гейла, или когда готовилась к Голодным играм. Но ведь я не художница, а растение нужно зарисовать с безупречной точностью. Вот тут мне и пригодился Пит. Что-то он уже видел, что-то хранится у нас в засушенном виде, что-то приходится описывать для него по памяти. Пит делает наброски на клочках бумаги, пока я не разрешу перерисовать в книгу самый точный из них, а мне остается аккуратно внести на страницу все, что известно о растении.

Тихая, сосредоточенная работа хорошо помогает от разных треволнений. Мне нравится смотреть, как под руками помощника чистый лист расцветает после нескольких чернильных штрихов, как наша прежде черно-желтоватая рукопись начинает обретать краски. Когда Пит уходит в себя, его привычная безмятежность куда-то исчезает, и на лице появляется особое выражение – серьезное, отстраненное, будто окружающий мир перестал для него существовать. Время от времени я и раньше за ним это замечала: на арене, во время публичных выступлений, или в Одиннадцатом дистрикте, когда он уводил меня из-под автоматов миротворцев. И еще я люблю смотреть на его ресницы – настолько светлые, что с ходу и не заметишь. Зато вблизи, под солнцем, струящимся из окна, они сияют, словно золото, и диву даешься: как эти пушистые изогнутые лучики не путаются, когда он моргает.

Однажды Пит резко поднял голову от работы, и я смутилась, точно шпионка, которую застали врасплох. Пожалуй, в каком-то смысле так и было. Но он только проговорил:

– Знаешь, кажется, мы впервые вместе заняты нормальным человеческим делом.

– Ага, – соглашаюсь я. Все наши прежние занятия относились исключительно к Играм, поэтому даже не пахли «нормальным и человеческим». – Неплохо для разнообразия.

Каждый вечер Пит, ради смены обстановки, сносит меня на первый этаж, где я ко всеобщей досаде прошу включить телевизор. Обычно мы смотрим лишь обязательные программы: уж очень тоскливо становится от назойливой пропаганды и передач, восхваляющих мощь Капитолия, в том числе монтажных «нарезок» из семидесятипятилетней истории Голодных игр. Однако теперь мне нужно кое-что увидеть. Ту самую пересмешницу, на которую возлагают надежды Бонни и Твилл. Наверное, все это чушь, но мне надо убедиться, увидев собственными глазами. И выбросить из головы любые мысли о Дистрикте номер тринадцать.

Первый звоночек – сюжет в новостях, имеющий отношение к Темным Временам. На экране дымятся руины Дома правосудия. В правом верхнем углу на секунду мелькает черно-белое крылышко пролетевшей сойки-пересмешницы. Ладно, это еще ничего не доказывает. История давняя, съемки тоже.

Однако несколько дней спустя мое внимание привлекает уже другая передача. На экране диктор читает текст о нехватке графита, сказавшейся на производстве Дистрикта номер три. За текстом следует якобы прямое включение: известная репортерша в защитном костюме и дыхательной маске, стоя перед развалинами Дома правосудия, сообщает о последних научных исследованиях, согласно которым рудники Дистрикта номер тринадцать, к сожалению, до сих пор представляют большую опасность для человека. Конец связи. Но перед самым переключением я отчетливо вижу в углу то же самое крылышко.