Рождение победителя - Каменистый Артем

На еду тело реагирует по-разному. Если сытое и не болеющее, то равнодушно благодушно — как было на Земле. Там я не относился к великим любителям пожрать. Здесь как бы тоже, но с оговорками: стоит поголодать, или заработать проблемы со здоровьем, и начинается…

Незабываемо это проявилось во время давнего побега из темницы с последующим разграблением сокровищ инквизиторской кухни. Я тогда объедался сливочным маслом, глотая его тщательно пережеванными кусками. Противно было, но догадывался — так нужно. Желудок урчал будто довольный кот, я каждой клеткой чувствовал, как в тело сотнями животворных ручьев втягивают силы, в которых оно так нуждается. Процесс шел с дивной скоростью — уже через какие-то полчаса после запоздалого ужина я из еле двигавшейся развалины превратился в почти нормального человека. Пусть последствия сказывались еще пару дней, но все в рамках приличий.

Нечто похожее на краткое время ощутил возле пещеры ведьмы, когда в результате пытки водой внезапно проснулось невесть что, дремлющее в моем теле, после чего скоропостижно скончались три человека и одна темная тварь. Пожирая сало, оставшееся в наследство, так же кайфовал — не от чувства насыщения, а от того, что происходит внутри. Наверное, нечто подобное ощущают растения, наливаясь живительными соками по весне.

Сейчас кайф повторялся. Нет сливочного масла, нет мало ему уступающего по калорийности сала, зато есть поджаренные на углях куски мяса и наваристая похлебка в закопченном котле. Уж не знаю, чем эти крысы питаются по зиме, но жира у них не меряно. Он стекал по пальцам, капал на штаны, наполнял рот, обволакивал желудок, отчего каждое мышечное волокно начинало трепетать в сладострастном предвкушении. Тепло разливалось вокруг рубцующихся ран на руке и спине, щекочущие огоньки вспыхивали в костях, вероятно сигнализируя об ускоренной выработке кровяных телец на замену потерянным. Мне приходилось прилагать все силы, чтобы не дать себе забиться в конвульсиях — спутники вряд ли поверят, что это от физиологической радости.

В общем, я жрал, балдея от процесса, и плевать мне было на беременных старух или их залетевших внучек. Вот набью брюхо до устья пищевода, а потом, дожидаясь усвоения, начну задавать вопросы, чтобы направить беседу в злободневном направлении. Ведь ни Тук, ни Рыжая понятия не имеют о грозящей замку опасности, а хеск, знающий о появлении демов, помалкивает. Так же сосредоточенно приканчивает кусок за куском, и так же игнорирует их радостное тарахтение.

В нужное русло беседа повернула и без моего участия — Рыжая, от природы любопытная, по-женски падкая на все блестящее и не по-женски на оружие, указала на Штучку:

— Сэр Дан, а это что у вас за посох? Странное дерево. Никогда такое не видела.

— Это не дерево — это кирт, — неожиданно возразил хеск и потянулся за новым куском.

Я, хоть и продолжал жевать, но мгновенно превратился в слух — все, что связано со Штучкой меня интересует так сильно, что даже демы могут подождать.

— Это не кирт, — с сомнением протянула Альра. — Я видела у барона шкатулку из кирта — она совсем не такая была.

— Кирт разный бывает, — заметил Амед.

— А что делала та шкатулка? — заинтересовался горбун.

— Она давала синий свет.

— Горела огнем? Жгла?

— Нет. Барон что-то делал с ней, и загорался синий огонь. Он горел, но не обжигал. Сэр страж — а что делает ваш кирт? Какие чудеса? Он тоже светится?

Хеск осклабился и зловеще выдал:

— Нет. Его кирт хороший. Правильный. Полезный. Он убивать умеет.

— Как?! — поразился Тук. — Сам по голове лупит, или что?!

— Покажите им, сэр страж, — попросил хеск.

Отказать в такой просьбе невозможно — даже попугай перестал сверлить взглядом место, в котором припрятана трофейная фляжка. Хоть Зеленый и видел, как я работал Штучкой по трупам, но не прочь еще раз взглянуть. Видимо в прошлой жизни был сорокой, потому и падок на все блестящее.

Я неспешно, дабы не испортить красоту момента неуместной суетой, обтер руки снегом вперемешку с палыми прошлогодними листьями, провел ладонями по штанам и лишь затем потянулся за Штучкой. Внушительное лезвие, почти беззвучно родившееся на конце тонкого древка, вырвало из зрителей дружный вздох. Даже невозмутимого Амеда проняло — уставился на серебряный клинок как младенец на соску. Он тоже видел, как я трупы кромсал, но сейчас, в темноте, да у костра, все воспринимается иначе.