Иди куда хочешь - Олди Генри Лайон

Слушатели побоятся спросить у многомудрого пандита: почему же книги сказания сказаний, книги повести о победе добродетельных Пандавов над злокозненными врагами называются по именам Кауравских воевод — «Книга о Грозном», «Книга о Дроне», «Книга о Карне»?!

Слушателям будет очень хотеться хоть на миг увидеть все своими глазами.

И встать на Курукшетре плечом к плечу с теми или другими, даже если это будет последнее, что случится в их жизни.

КНИГА ПЕРВАЯ

ИНДРА-ГРОМОВЕРЖЕЦ ПО ПРОЗВИЩУ ВЛАДЫКА ТРИДЦАТИ ТРЕХ

Зимний Месяц Магха, 29-й день

ДОСПЕХ С ЧУЖОГО ПЛЕЧА

Глава III

ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ ГОСПОДА

1

… И сотряслось Безначалье. Небо плакало камнями, созданными из грешных помыслов, покрытые слизью волосы прядями свисали вниз, щекоча язвы Прародины, однокрылый, одноглазый и одноногий перепел, воцарясь в зените вместо солнца, изрыгал дурно пахнущую кровь. Метеоры рвали горизонт в клочья, и кровавые ошметки громоздились погребальным курганом, чтобы вновь и вновь лопаться распоротым чревом, выплевывая наружу требуху Мироздания. Волны Предвечного океана сшибались рогатыми быками, слонами в течке, чьи виски давным-давно лопнули от переполнявшей их мады, брачный танец их походил на блуждание слепых гор, и пламенные стрекала перунов лишь ярили исполинов, заставляя убыстрять пляску «мертвецкого кола».

Костяная ваджра каменела в кулаке, стряхивая брызги молний с каждого зубца, космы накидки плевались зеленоватыми искрами, сошедшими с ума светляками, пеной конца света, — мерцание это заставляло дальний берег биться в истерике, исходя лавинами озноба. Снег шел, чтобы сразу растаять и стечь белесым гноем, ливень закипал на лету: все три мира смешивались в одно безнадежно исковерканное целое, быль становилась небылью, правда — ложью, и даже ярость Крушителя Твердынь не могла быть полностью уверена в том, что она

— именно ярость, именно Крушителя и именно Твердынь.

Эра Мрака заканчивалась, не успев начаться.

Тысячи голов Опоры Вселенной исходили надрывным шипением, костяные гребни их обугливались от ласки молний, и могучие извивы чешуйчатой плоти…

* * *

Так вот, всего этого не было.

Молний, ярости, светопреставления — не было.

Совсем.

Понурясь, я тихо брел себе без смысла и цели по свинцу Прародины, над которым всего три дня назад бился с огненной пастью: шаг, другой, третий, тридцать третий…

Владыка Тридцати Трех шагов.

И все мне казалось: рядом идет высокий воин, упрямый сутин сын, понимавший свободу иначе, чем понимаем ее мы, суры-небожители. Нас ведь амритой не пои — дай сыграть в блестящие камушки, каждый из которых беззвучно кричит:

— Не трогай меня!.. Пусти, сволочь!

Теперь я уже не мог сказать: «Мы смотрим — они живут. Божественные бирюльки — и смертная правда. Молния из земли в небо. Клянусь Судным Днем! — мы похожи не более…» Теперь это было бы ложью. Теперь это «они» упрямо превращалось в «мы», и разорвать нашу связь было гораздо сложнее и болезненнее, чем содрать приросший к коже доспех. Прав был Брихас, когда отсоветовал мне брать панцирь среди прочих даров вспахтанного океана… трижды прав. Панцирь и серьги. Коварные игрушки времен, о которых разве что Брахма в состоянии сказать: «Да, помню…» — и то соврет.