Иди куда хочешь - Олди Генри Лайон

Все повторилось.

И снова он выжил — один из всех.

Если б он еще понимал, зачем ему эта проклятая жизнь…

Черный Баламут не сразу заметил могучую фигуру Рамы-Здоровяка — сводный брат недвижно сидел на берегу.

Баламут подошел и опустился рядом на траву, мокрую от росы.

Помолчали.

— Рода Яду больше нет, — тихо проговорил Кришна.

«Я знаю», — был молчаливый ответ.

— Но мы-то остались! Мы с тобой — живы!

Здоровяк молчал.

— Я — Бхагаван этого мира! Я смогу все исправить!

Сводный брат Господина молчал.

— Ты не веришь мне. И, в общем, правильно не веришь. Я сам не верю себе… Что же будешь теперь делать ты?

«Я не хочу больше жить. Я умру. Сейчас. Эй, тезка, далекий мой тезка, ты слышишь меня? Я уже иду…»

Исполин глубоко вздохнул и понурил голову. Его могучее тело словно сразу стало меньше, съежилось, и Кришна увидел, как из груди брата ползут нескончаемые чешуйчатые кольца.

Великий Змей Шеша, Опора Вселенной, чье имя означает «Последний» и чьей земной ипостасью был Здоровяк, возвращался домой.

Кришна сидел и смотрел, как течет по реке к океану гигантская душа Змея, а когда все кончилось, Черный Баламут взглянул в успокоившуюся воду — и отшатнулся.

Из воды на него глядело лицо старика.

Творец?

Смертный?

Все это уже не имело для Отсутствующего значения.

«Несчастный! Ты получил то, чего хотел!» Но он хотел совсем иного! Впрочем… чего он на самом деле желал ТОГДА, когда гордо потребовал у Брахмы дара за собранный им чужой, краденый Жар?

Чего он хочет сейчас, хочет искренне, так, как не хотел никогда и ничего в своей земной жизни?!

Кришна с усилием поднялся на ноги и побрел куда глаза глядят.

И когда впереди за деревьями мелькнула фигура одинокого охотника, Черный Баламут сделал последнее, на что еще был способен…

Охотник, не торопясь, подошел к лежавшей на земле огненно-рыжей лани, которую он сразил каленой стрелой, — и в ужасе замер, глядя на мертвое тело гибкого смуглого юноши в шафрановых одеждах.

Юноша улыбался мертвыми губами.

* * *

Когда страшная весть долетела до Города Слона — на следующее же утро из ворот Голубого Лотоса вышел воинский отряд. Во главе отряда ехала колесница величайшего из бойцов — Серебряного Арджуны, покорителя народов, убийцы Грозного с дерзким Секачом. Белая грива кудрей витязя уже была далеко не похожа на кипу хлопка — скорее на снежную вершину Кайласы, да и в окладистой бороде обильно сверкали седые пряди. Близясь к шестидесятилетнему рубежу, Арджуна и выглядел на все свои годы, но в «гнезде» до сих пор держался прямо, на зависть молодым, и лук в руке героя по-прежнему грозил врагам.

Бывший ужас Курукшетры спешил к своему бывшему суте, живой царь — к мертвому богу.

Дварака встретила героя скорбным плачем и дымом погребальных костров. Груженные бесчисленными трупами телеги въезжали в город, траурной веренице не было конца, погребальные костры горели день и ночь напролет, заволакивая небо жирной копотью, вдовы бросались в огонь вслед за погибшими мужьями, и Арджуне казалось, что теперь это будет продолжаться вечно.

Тело Черного Баламута привезли в закрытом саркофаге из священного дерева Дару^[34], и Арджуна не счел нужным проверять, чьи останки в действительности покоятся в скорбной домовине. Господь Кришна, Черный Баламут, ушел из земной жизни. Подглядывать и сомневаться — недостойно.

По городу ползли слухи о приближающемся наводнении: дескать, Великий Змей пробудился ото сна и теперь раскачивает землю, норовя утопить в океанских волнах все живое.

Толпы беженцев, потянувшиеся через Двараку, подтверждали опасения.

Надо было спасать живых, и Арджуна распорядился спешно готовить караван, чья дорога лежала в Хастинапур: Город Слона оставался единственной более или менее надежной твердыней в рушащемся мире.

В первую очередь Серебряный приказал собираться в дорогу многочисленным женам — теперь уже вдовам — Черного Баламута с их малолетними детьми. Это было последнее, что он мог сделать для покойного Бхагавана.

Для своего возницы.

В покоях Кришны царило запустение. Покрывшиеся пылью и паутиной кресла, застеленные златоткаными скатертями столы, светильники, в которых высохло масло, сор и дохлые, хрустящие стрекозы на полу…

В глаза Арджуне бросилась обгорелая кипа пальмовых листьев в углу одной из комнат. Серебряный нагнулся, отряхнул пепел… Несколько листов уцелели — лишь слегка обуглились по краям, и Арджуна стал читать неровные, прыгающие строчки, словно буквы благородного языка внезапно охватило бешенство: