Наша светлость - Демина Карина

— Понимаю. Я тоже не люблю, когда ко мне прикасаются. Знаешь, наверное, если бы не Хаот, я бы умер. На снегу. Не веришь? Я раньше любил мечтать.

И не любил зеркал. Юго и сейчас избегал их, зная, насколько легко поверить отражению. Оно — ложь, пусть невольная, ведь зеркало показывает лишь то, что видит само, но все равно вокруг слишком много лжи.

— Я придумал себе родителей, которые лишились меня и хотят найти. Зовут. Поэтому мне так больно. Мир тянет назад… таких было несколько. Почти все сошли с ума. И я не исключение, но я хотя бы жив. Я даже нашел дорогу домой.

Зачем Юго говорит это? Никогда прежде он не испытывал потребности рассказывать о себе, пусть бы и тому, кому рассказывать безопасно.

— Там вечная зима. Есть та, которая позволяет дышать, и та, что приносит ночь и холод, от которого замерзают птицы. Но снег всегда… волки. Пустота. Моя мать давным-давно мертва. Вероятно, ее убили вербовщики. Они частенько так делают, чтобы оборвать наиболее прочную нить.

Юго сел на пол, и кот устроился перед ним. Зеленые глаза тускло мерцали в темноте.

— Они не учли, что мой мир сам по себе жаден. В нем слишком мало тепла, чтобы им делиться. Редкий случай, когда Хаот сам отступил. Они пожирают миры, но от моего отказались.

Кот отражался в зеркалах, а Юго — нет. Вернее, была тень, но размытая, нечеткая.

— Я и сейчас слышу его зов. Но он не настолько силен, чтобы причинять боль. Это странно.

Бал послезавтра. Замок полон людей. Громких. Шумных. Склочных. Они шепчутся, передавая друг другу сплетни, кривятся презрительно и в то же время тянутся к рукам, выпрашивая подачку.

Ненавидят друг друга, зачастую беспричинно, заочно.

И кланяются, уверяя в искренней любви.

Они придут в зал и разрушат столь тщательно созданную зиму. Будут смотреть. Трогать. Обсуждать. Разрушать недовольством, которое и причин-то других не имеет, кроме собственной их фантазии.

— Твой хозяин наивен и добр. И мне немного жаль, что придется причинить ему боль. Я постараюсь стрелять аккуратно. Он выживет, но наивность и доброту утратит. Боль… преображает.

Кот зевнул, точно собирался ответить, но передумал в самый последний миг — бессловесной твари не следует выходить из образа.

— Меня наняли, чтобы разбудить чудовище. Думают, что готовы к встрече с ним. Только знаешь что? Поведение чудовищ редко соответствует человеческим ожиданиям.

Город не желал засыпать.

Он и прежде проявлял упрямство, отступая перед силой, пряча алые всполохи раздражения в подвалах, подземных ходах и прочих норах, которые одинаково рьяно копают что крысы, что люди. И, затаившись, ждал, когда ослабнет на загривке хозяйская рука.

Кайя не отступал.

Он пил из города гнев, вплетал в черные плети мураны, пропускал через себя и отдавал перерожденным. Уговаривая успокоиться, Кайя играл колыбельную на невидимых струнах, что протянулись от храма к окраинам.

Хватало ненадолго.

День за днем приходилось повторять. Усиливать давление. Захлебываться мерзостью, которая, точно назло, поперла из глубин. И не помогали усиленные патрули, гильдийная стража, гарнизон, раздувшийся вдвое. Напротив, это лишь подзуживало строптивый город.

Зима. Пора спать.

Никто не воюет зимой. Ведь морозы, ветра и снег за толстыми стенами дома. А в доме очаг. Разве этого мало, чтобы остаться? Огонь созидающий.

Согревающий.

До весны.

И стоит прилечь. Песни вьюги лучше слушать в теплой постели. А то и вовсе не слушать — соврет, поманит за собой и бросит на бездорожье, чтобы обнять ледяными крыльями. Прикипит к губам — не отпустит. Залюбит до смерти.

К чему уходить?

Дома держись, человек. Семьи.

Не надо воевать. Спи, город… хотя бы сегодня.

И он все же поддавался на уговоры. Смежив веки, закрывал гневливые глаза окраин, разводил костры и разрешал песни, долгие, тоскливые, которые хороши лишь зимними вечерами. Но утром — Кайя ощущал это каждый день — наступало пробуждение. Кто-то сыпал стальные иглы в зимнюю постель города, и тот, ворочаясь, сдирал о сталь шкуру. И плакал от внезапной обиды, а к вечеру на смену слезам приходил гнев.

Тяжело. Когда-нибудь у Кайя не хватит сил сдерживать гнев. И отъезд уже выглядит почти предательством. Какое из зол выбрать?

Остаться? Будет война.

Уехать, и тоже, скорее всего, будет война. Единственный шанс, что тот, кто затеял представление, не станет тратить накопленные силы на удар по пустому замку. Гнев без постоянной подпитки иссякнет сам собой, и спустя неделю-две люди станут удивляться тому, что с ними было.