Главный бой - Никитин Юрий Александрович

Секиру и лук пристроил справа у седла, небольшой круглый щит — слева, выкованный из цельного куска железа, закаленный так, что даже прямой удар топора не оставит царапины, но и без хрупкости, когда может рассыпаться только потому, что небрежно бросишь наземь.

Он чувствовал в теле гремящую мощь, а под коленями перекатывались тугие мышцы коня, которого еще жеребенком сумел добыть в дивных странах. Если Снежка накормить отборным зерном, он мог мчаться выше леса стоячего, ниже облака ходячего, но только редкий человек усидит на таком богатырском коне!

Далеко на севере, почти по самому виднокраю тянулась темная полоска леса, а здесь степь стелилась без конца и края. У него было чувство, что вот так мир будет мчаться навстречу все отведенные ему две недели, дорога будет бросаться под копыта коня и пропадать как марево…

Под копытами гремела сухая земля, над головой выгнулось синее небо. Он мчался один в этом бескрайнем мире, ничьи глаза не смотрят, как он сидит, что делает, но он по-прежнему держался в седле красиво и надменно, как все эти горькие и трудные годы, словно за ним наблюдают тысячи глаз.

Когда-то раб, пинаемый любым презренным челядином, он питался объедками со стола дворовой черни, бегал полуголый, в обносках, все же силой и умом добился того, что теперь перед ним склоняют головы даже самые знатные бояре. Он сражал сильнейших ворогов Руси, вызволял полон, улещивал базилевса, бывал принят германским императором и пивал с ним вино, пригонял из дальних стран диковинных коней, добывал Жар-птицу, находил меч-кладенец, истреблял Змеев, побивал смоков и яжей, но мало кто знает, что в глубинах души он оставался все тем же испуганным подростком, которого схватили в горящем Искоростене и бросили под ноги злой надменной женщине в богатом наряде.

Он был раб, с ним держались высокомерно, в ответ он научился держать нижнюю челюсть воинственно выдвинутой вперед: что ж, давайте сразимся, и обидчик обычно отступал. Но не со всеми можно подраться — старые бояре в драку не вступят, приходилось учиться смотреть в их сторону таким же мутным презрительным взором, научиться надменно цедить слова, ронять их словно бы нехотя, подчеркивая каждым движением, что это он оказывает им честь, общаясь с ними, а не они ему…

И вот когда добился всего, чего может желать человек: огромного богатства, бескрайних владений, боярства, дружбы великого князя… потерял все разом, и страшно. Но нужно и здесь держаться изо всех сил, не выказать ни страха, ни растерянности. Вся Русь уже знает великого героя Добрыню. О нем поют песни, рассказывают кощуны. О нем мечтают молодые девушки, а парни стремятся быть хоть в чем-то на него похожими.

Так что и свой смертный час надобно встретить красиво. Гордо. А если суждено умереть смертью гадкой, то пусть никто не узрит, а в народе что-нибудь да придумают красивое и достойное, какой была вся его жизнь!

…Но уже к полудню в бескрайней дали, почти на стыке неба с землей заклубилась пыль. Облачко было желтым, пронизанным солнечными лучами, но почти сразу в нем заблистали металлические искорки.

Добрыня слегка придержал разгоряченного коня. Пыльное облако росло, над ним мелькали черные точки. Не стая ворон, как показалось вначале, а комья твердой земли, выбитые огромными копытами с чудовищной силой!

Наконец из желтого облака вычленился всадник. Добрыня поправил меч, топор, проверил, как закреплен щит. Прямо на него, совсем не собираясь уклониться от встречи с вооруженным человеком, несся на рослом черном жеребце огромный воин с непокрытой головой, но в тяжелом доспехе и с широким топором справа от седла. Слева покачивается круглый щит. Черные как смоль волосы треплет ветром, они развеваются, такие же длинные, как и конская грива.

Не доезжая один до другого, осадили коней, пожирая друг друга яростными взглядами. Добрыня чувствовал, что это оскорбление: встретить кого-то, кто почти такого же роста, а то и не уступает, сволочь, да еще на лошади, готовой подраться с его благородным конем!

Молча он достал из-за спины шлем, надел и опустил забрало. Воин проделал то же самое едва ли не раньше, копируя его как отражение в блестящем лезвии меча. Волосы скрылись, шлем оказался полным, даже щеки и подбородок закрыл, оставив прорези для глаз. Добрыне почудилось, что глаза чужака вспыхнули желтым, как у дикого зверя.

— Можешь сказать свое имя, — бросил Добрыня небрежно, — я передам встречным, чтобы такого больше дома не ждали.

Всадник презрительно фыркнул. Голос из-под шлема прозвучал гнусаво:

— Это тебе остаться воронью на расклевание.

— Как хочешь, — ответил Добрыня холодно. Он потащил из-за спины меч, поцеловал лезвие. — Этот меч напьется твоей крови. Если бы ты говорил вежественно, я бы закопал твои останки… может быть.

Снежок двинулся боком, сам выбирая для любимого седока удобную позицию для удара. Чужак быстро протянул руку за спину, в его ладони оказалась зажата рукоять меча едва ли короче, чем у Добрыни. И был тот меч слегка загнут на конце, и хотя заточен только с одной стороны, но показался Добрыне коварным и опасным.

Не говоря ни слова больше, они разъехались на дальние концы поляны, развернулись разом. Добрыня тут же пустил коня в галоп. Всадник на черном коне мчится во весь опор, разрастается, становится огромным, как гора. На миг по телу прошла дрожь, но напомнил себе, что сам он силен, опасен и быстр и что врагу сейчас кажется тоже огромным, как гора, и страшным, как разъяренный лев.

Меч его слегка колыхался в поднятой руке, удар будет сверху наискось, конь послушно берет чуть влево, надо пройти стремя в стремя, меч ударит чужака в шлем над ухом, рассечет любой булат, лоб, скулу, челюсть. Кони пронесутся в разные стороны, и меч, чтобы освободиться, сорвет с седла это разрубленное по пояс тело…

Раздался грохот, от которого на версту вокруг испуганно вскочили звери и птицы, в норах проснулись подземные обитатели, а в небе всполошенно закричала стая гусей и поспешно поднялась выше.

Щит затрясся, как конь, при ударе грома над головой. Руку тряхнуло, от кисти в плечо прошла дрожь. Свой удар Добрыня нанес сокрушающе, второй не надобен, но всадник пронесся мимо, даже не пошатнулся, только щит на месте не удержал, отдернул чуть, ослабляя силу удара.

Проскакав по инерции несколько саженей, они развернули коней. Добрыня видел в прорези шлема пылающие ненавистью глаза чужака. Уже медленнее они пустили коней навстречу один другому.

— Ты хорош, — прорычал чужак. — Но не достаточно… чтобы… долго.

— Не хвались… на рать, — выдохнул Добрыня, — а хвались… с рати!