Наша светлость - Демина Карина

— Да. Но боюсь, что этот титул уже не наследуется, хотя я имею законное право взять любой из вымерших. Мне предложено три танства на выбор.

Титул? Вот у него еще и титул имеется? Да кто это вообще такой!

Но тетушка не задает вопросов, она дочитывает до последней страницы и берется за колокольчик. Летти тотчас появляется на зов. Небось подслушивала под дверью и злорадствует.

Она всегда утверждала, что Меррон однажды переступит черту и опозорит тетю.

— Принеси, пожалуйста, перо и чернила.

— Нет!

— Да, Меррон. — Печаль в тетушкином голосе невыносима. — К сожалению, ты не оставила мне выбора. И поверь, для тебя так будет лучше.

Вот почему все берутся решать, что именно будет лучше для Меррон? Почему никто не удосужится спросить ее саму? Она же не дура! И не ребенок! И не рабыня, которую можно передать из рук в руки по договору… У нее права есть!

Но резкий, нервный даже росчерк — а прежде тетушка писала очень аккуратно, тщательно выводя каждую буковку, — поставил крест на свободе.

— Элизабет, вы позволите побеседовать с вашей племянницей наедине?

Надо же, какая внезапная вежливость. И встает, подает руку, помогая тетушке подняться. Провожает к дверям, ничуть не сомневаясь, что Меррон дождется возвращения. Конечно, куда ей деваться-то? Уксус. Или вены вскрыть, как непокорная героиня в той истории… чтобы ванна с розовыми лепестками. И записка, где Меррон не будет обвинять этот жестокий мир…

Пусть все терзаются и плачут, вспоминая, как несправедливы были.

— Я предполагаю, о чем ты думаешь. — Сержант не стал садиться. Он стоял рядом с Меррон, скрестив руки на груди и разглядывая ее пустыми глазами. — Самоубийство — глупость.

О да, но красивая же!

— Ты сделаешь больно своей тетке, хотя тебе ведь не привыкать. Ты только и знаешь, что мучить ее.

Неправда! Меррон тетушку любит.

— Ты бесишься оттого, что сама не способна понять, чего же тебе надо. А страдает близкий человек. Это неправильно.

Вот только не надо вести нравоучительных бесед!

— Близкие люди недолговечны. Особенно если их не беречь.

— Да что ты понимаешь!

Меррон не в силах была дольше терпеть этот произвол. Она вскочила, желая одного — броситься прочь. Ну или пнуть этого хама.

— Ничего, наверное.

— Ты… ты пришел и вот так просто…

— Пришел. И просто.

Похоже, с ним даже поругаться нормально не выйдет. И как жить?

— Меррон, если ты и вправду любишь свою тетку, то хотя бы раз в жизни подумай не о себе, а о ней.

То есть позволить избавиться? Что ж, Меррон последует столь мудрому совету! Если тетушке Бетти надоело притворяться, что Меррон ей небезразлична, то так и быть: Меррон уйдет.

Гордо.

Независимо.

Она слышала о том, что многие люди, даже знатного происхождения, отказывались от титулов и имен во имя справедливости. И если так, то Меррон примкнет к ним в благом деле усовершенствования мира. А когда мир изменится, то… то тетушка поймет, что заблуждалась. И еще прощения попросит.

Меррон простит. Она же не злопамятная.

То, что семейная жизнь — испытание тяжкое, Тисса осознала ночью. Ну не привыкла она, чтобы на нее руки клали. И ноги тоже, между прочим, претяжеленные. И еще одеяло, в которое норовили Тиссу завернуть, а ей оставалось выпутываться из ушных складок. И сопение в ухо. А уже утром Урфин и вовсе прижал Тиссу к себе, да так крепко, что всякое желание сопротивляться отпало.

Она так и заснула, утомленная борьбой и странно довольная.

А проснулась от взгляда.

— Здравствуй. — Урфин был одет и выбрит и вообще выглядел так, будто собирался уходить. — Я не хотел тебя будить, но…

— Тебе пора?

А она растрепанная. И вообще голая, что недопустимо.

Ужас совершеннейший!

Стыд и…

— Знаешь, а мне нравится, что ты все еще краснеешь. — Урфин провел ладонью по волосам. — Не надо прятаться.

Тисса не прячется. Одеяло — это для душевного спокойствия. И вообще, ей в ванну нужно. Переодеться. Себя в порядок привести, тем более что…

— Тэсс, как ты себя чувствуешь?

То, что он такой странно тихий, Тиссу пугало.

— Хорошо.

Урфина ответ не устроил. Он притянул Тиссу к себе, вместе с одеялом, и поцеловал в лоб. Отстранился. Заглянул в глаза и смотрел долго, непонятно, что пытался увидеть.