Ричард де Амальфи - Орловский Гай Юлий

– Да, – почти прокричал он, – да, ваша милость!..

– Как скажете, – ответил и Тюрингем с поклоном.

– И еще, – продолжил я, – это чья деревня? Если на моей земле, то моя?

Гунтер замялся, Ульман и Тюрингем сделали вид, что не слышат моего вопроса и усиленно рассматривали село, прикладывая ладони козырьками к глазам.

– Это племя савиров, – ответил наконец Гунтер. – В основном, они на той стороне, там владения сэра Уландра… которого чаще называют Волком или Вервольфом. Он сам, кстати, зовет себя Волком. У него на щите черный волк, и вообще вроде бы весь его род ведет начало от огромного волка, что в древние времена спустился с гор в долины и превратился в человека. Благородный сэр Уландр много раз пытался подчинить их полностью, заставить работать в замке, служить челядью, но савиры, не отказываясь платить налоги, упорно держатся за остатки свободы.

– Вполне понятное желание, – проронил я.

Гунтер вздохнул:

– Но кому-то и работать надо? Словом, когда раздраженный Вервольф высылал вооруженные отряды, савиры уходили в леса, там из-за деревьев наносили такой урон, что барон всякий раз отзывал карательные отряды, подтверждал прежние налоги и льготы, клялся больше не требовать добавочных поборов.

– А что эти, которые со стороны реки?

– Общаются через реку, издавна перероднились, частично переняли их странноватые обычаи, даже одежду, а савиры, чувствуя доброжелательность соседей, делятся секретами изготовления добротного оружия, продают удивительно быстрых коней, оказывают помощь в сборе лечебных трав.

Я покачал головой:

– И что в этом плохого?

– Ваша милость, зараза проникает вместе со сладким.

Зигфрид смотрел с недоумением, смолчал. Гунтер тоже хмурился, я молча пустил коня шагом, чтобы не напугать сельчан видом скачущих в их сторону вооруженных людей.

С пастбища пастух гонит в сторону села огромное стадо ухоженных ленивых коров, а от озера идут, важно гогоча, крупные белые гуси. С поля, со стороны садов двигаются вереницами женщины, донесся веселый смех. Многие едут на подводах, сидят на краю, свесив босые ноги.

Из домов на околицу выбегают подростки, молодые девушки, совсем редко – немолодые женщины. У всех в руках хворостины, им навстречу двигается, поднимая пыль, ленивое стадо, мычащее, помахивающее хвостами, овода и слепни пользуются последним моментом попить кровушки. Со смехом и веселыми криками разбирают скотину, отделяют, гонят домой. Иных коров, как я заметил, никто не встретил, эти дорогу знают и двигаются прямо домой, затем толчок лобастой головой в калитку, а дальше знакомый хлев, тихий и защищенный.

На телегах везут бревна, пойманную рыбу, забитую дичь, какую-то рыжую землю, рыхлую и неприятную… ну да, это же руда для кузницы, все стягиваются в село перед приходом ночи, когда нужно запереть все двери, обезопасить заклятиями от нечисти, а для защиты от волков спустить с цепи здоровенных злющих псов.

Зигфрид сказал многозначительно:

– Вон то здание… это что? Церковь? На пороге трава моему коню до брюха.

– И от часовни одни развалины, – добавил Гунтер.

Я ответил, не оборачиваясь:

– Насколько знаю, только в православии с Богом общаются через посредника, будто Богу надобны толмачи. В католицизме с Богом можно разговаривать и без церкви. У нас ведь католицизм?

Они переглянулись в недоумении. Наконец Зигфрид проговорил медленно:

– Сэр Ричард, я не знаю, что это такое, но с Богом предпочтительнее общаться в специально отведенных местах. В самых красивых и благородных! Из уважения. Общаться в других местах – все равно, что принимать короля в свинарнике. Мудрый повелитель ничего не скажет, но разве самим не стыдно?

Гунтер и остальные молчали, но во взглядах я видел осуждение.

– Ты прав, – сказал я с неловкостью. – Прав, извини.

Он развел руками.

– Вам не за что извиняться, сэр Ричард. Вы – паладин, с Господом говорите напрямую, но остальной народ сперва должен вымыть руки и вытереть ноги.

– Извини, – повторил я. – Я в самом деле все примеряю к себе.

Гунтер пробормотал:

– И к своему коню…

– Что? – переспросил я. – А конь причем?

– Ваша милость, у нас не столь резвые кони…

Я перевел взгляд на их взмыленных животных. Под Гунтером роняет хлопья пены, у остальных блестят бока и морды в мыле.

– Виноват, – сказал я. – Но дареному коню кулаками не машут. Какого мне Бог дал…

Они поспешно перекрестились, в глазах Зигфрида мелькнул восторг, на лице Гунтера – страх и замешательство.

По широкой улице женщина несет впереди себя, сильно откинувшись назад всем корпусом, огромную глиняную кринку с парующим молоком, сверху густая кружевная пена в несколько этажей. Завидев нас, опасливо свернула с дороги и прошла под стеной дома.

Гунтер шумно потянул носом, вечерний воздух наполняется ароматами отварных овощей, печеной рыбы, жареного мяса, пахучим дымком дров из старых вишен.

– Люди здесь, – сказал он с сомнением, – все же нехорошие… Раз уж остались в этих краях, то им пришлось… гм, как-то с нечистью уживаться.

Я насторожился:

– Сдружились?

– Нет, – ответил он с той же запинкой, – однако… вот рыцари в горном краю Ливадии уже семьсот лет как оставили коней, сражаются только пешими, там везде камни, горы, кони не пройдут и шагу, но человек… человек везде пройдет! И рыцари там все безконные. А в Уларии голая степь, рыцарям пришлось отказаться от тяжелой брони, иначе не могли сражаться с юркими степняками на неподкованных конях… Увидите тех рыцарей – ни за что не поверите, что рыцари. Так и здесь, ваша милость, чтобы воевать с нечистью, пришлось кое-что позаимствовать у самой нечисти. Священники таких предают анафеме, а упорных жгут на кострах, но что делать, если священники поспевают не везде? Приходится крестьянам самим…

Я взглянул искоса:

– Ты вроде бы одобряешь? Нет-нет, можешь не отвечать. Я понимаю, что когда тебе и подножку, и ниже пояса, и в спину, то и ты, чтобы не проиграть, начинаешь по их правилам… но в этом есть что-то и нехорошее. Не пойму что, но не нравится это «…нам нужна победа, одна на всех, а за ценой не постоим…». Что-то в этом очень уж нехорошее. Подленькое. Нет, не подленькое – ошибочное. Иная победа хуже поражения. Здесь не слыхивали о пирровой победе? Пирровой может быть не только по людским потерям, но и… как бы это сказать… я не хотел бы оказаться победителем в бою на мечах или копьях, но потерять при этом душу. Или даже честь.

Гунтер кивнул, он отвел взор, пробурчал с неохотой:

– Вы не один такой, ваша милость. Немало христианских рыцарей отправлялись в эти края, чтобы снискать любовь Господа, признательность короля и нежный взгляд дамы сердца. Мало вернулись, но проредили нечисть так, что уцелевшая затаилась в самых дремучих лесах, укрылась в болотах, пещерах. Конечно, на одиноких нападает, но здесь никто не рискует поодиночке.