Лунный воин - Гурова Анна

В деревне эти стелы считали капищем древних богов Стрекозьего острова. Но шаман (в деревне его почтительно называли «святой старец Хару») утверждал, что стелы – на самом деле остатки очень старого кладбища. К роду Сок оно никакого отношения не имело. Островитяне хоронили своих мертвецов на пологом холме у края степи, отмечая могилы только невысокими холмиками. А эти стелы, как и маленький храм в глубине священной рощи, появились задолго до того, как Рябой Налим закопал горшок с ками-хранителем в илистую землю острова. Старец Хару полагал, что святилище гораздо старше, чем сам род Сок, когда бы он ни появился на свет. И принадлежит оно предкам киримцев, причем таким древним, что сами киримцы давно о них забыли. Как и о том, что когда-то были великим и культурным народом, а не дальней дикой провинцией империи.

Небольшой неказистый храм, зажатый между двумя разросшимися платанами, казался последним уцелевшим обломком какого-то грандиозного здания. Могучие каменные стены с окнами-бойницами под самым потолком были увенчаны типично деревенской остроконечной соломенной крышей, которую настелил сам шаман, чтобы дождь не капал на голову во время молений.

Ута и Мотылек остановились возле крыльца и низко поклонились «стражам могил», стоящим в воинственных позах по обе стороны главной храмовой двери, завешенной соломенной циновкой. Здешние стражи были не чета кривомордым квисинам, кое-как вырезанным на столбах у Перевоза. Два настоящих царя-демона в полтора человеческих роста каждый, роскошные и устрашающие, в княжеских доспехах, с пламенеющими мечами и круглыми от гнева глазами. Плохо только, что шаман совсем за ними не следил, – пальцы, кончики длинных ушей и языки пламени на мечах откололись, краска со статуй облезла, и выглядели цари-демоны так, словно на них гадило много поколений окрестных птиц.

– Святой учитель! – деликатно покашляв, позвала Ута. – А мы к вам с гостинцами! Вы где? Ау!

– Дед! – пронзительно завопил Мотылек. – Выходи!

Бабушка зашикала на него:

– Сколько раз говорила, не называй святого старца дедом!

Тут раздался шорох в осоке, и на дорожку выбрался шаман Хару: штаны закатаны, туловище голое – все ребра выпирают, живот к спине прилип, тощие босые ноги по щиколотку в грязи, лицо мокрое, в паутине, тонкая белая борода заложена за ухо, на спине корзина со сливами.

Мотылек с боевым кличем рванулся ему навстречу, но бабушка поймала его за шкирку, заставила поклониться старцу.

– С праздником Голодных Духов! – пропели они в два голоса. – От всей деревни вам поздравления и благие пожелания!

– И вам того же. – Хару широко улыбнулся, все его лицо пошло морщинами, как печеное яблоко. – Не утомились, с такими коробами почти пять ри по жаре? Пойдемте, отдохнете с дороги. Чаем вас напою.

– Дед, мы тебе пироги несем!

– Нет, сначала – бога почтить! – строго сказала бабушка.

– Подождет, – отмахнулся шаман. – Небось целый год просидел без ваших пирогов – и ничего…

Ута смущенно захихикала.

– Нет, не подождет, – почтительно возразила она. – Неприлично заставлять бога ждать, пока мы чаи распиваем. Сначала небесные дела, а уж потом земные. Давайте уж, святой старец…

– Ну пойдемте, – со вздохом сказал шаман, снимая с плеч корзину со сливами.

Ута в душе осталась довольна – она была уверена, что шаману нравится ее набожность, что бы он сам ни говорил. Она очень уважала отшельника и во всем старалась угодить ему. Старец Хару тоже явно выделял ее среди односельчан, всегда отзывался о ней с похвалой. Дружба с шаманом льстила Уте и возвышала ее в собственных глазах. Была и еще причина – Мотылек. В деревне болтали, что бабушка собирается отдать внука шаману в ученики, а возможно, и в преемники – потому и таскает его в святилище, невзирая на тяжелый и долгий путь через степь. Ута эти слухи не подтверждала, но и не опровергала.

Мотылек о бабушкиных замыслах и не подозревал. Он знал шамана столько, сколько помнил себя, и был единственным человеком на острове, кому доставало нахальства называть его дедом. В раннем детстве он полагал, что Хару и есть его дед, бабушкин муж. На самом деле Ута не была родней отшельнику и по возрасту годилась ему в дочери, если не во внучки, – старцу Хару было далеко за девяносто, и многие в деревне подозревали, что он бессмертен.

Вслед за шаманом Ута и Мотылек поднялись на крыльцо храма, сняли сандалии и уселись на пятках возле входа. Бабушка принялась выкладывать из короба свертки с жертвами. Старец Хару ополоснул лицо и руки, прошел к жертвеннику и занялся приготовлениями к незамысловатому обряду. Он вставил в курильницы благовонные палочки, раздул тлевшие в жаровне угли, разложил на жертвеннике несколько полосок рисовой бумаги, растер шарик туши каменной толкушкой, развел порошок водой, обмакнул в тушь кисточку.