78 - Фрай Макс

Помимо вышеупомянутого бессилия перед собственной (счастливой, о да) судьбой, Десятый Аркан предлагает

— перестать думать, будто счастливы только дураки

— прекратить завидовать чужому счастью

— не мусолить больше прошлое, а попробовать целиком оказаться здесь-сейчас и обратить наконец внимание на происходящее.

Рая Полонская

Платье с улитками и серебристые рыбки

— Это я ее придумал!

Кирюха сердито топает, и из-под его кроссовка столбом поднимается скрипящая на зубах июльская пыль. Его руки сжимаются в кулачки, и видно, что ему очень хочется стукнуть Митьку, но он сдерживается.

— Нет, я! — Митька хлюпает носом, а в глазах его стоят слезы. Ему до чертиков обидно. В коем-то веке у него хоть что-то получилось, а Кирюха пытается это отнять.

Я стою рядом, в красном летнем платье с веселыми желтыми улитками, а на ногах выцветшие сандалики. Один ремешок у них почти оторвался, и я все забываю попросить дедушку его починить.

Кирюха и Митька — близнецы. Ужасно похожие. Я все про них знаю, каждую их черточку. Митька добрее Кирилла, но при этом немного плакса. Кирилл выше брата на два сантиметра, хотя вскоре они непременно сравняются, так бывает каждый год, а в школу придут неотличимые друг от друга вовсе. Они почти никогда не ссорятся, не таскают кошек за хвост и не обижают малышню. Самое то для дружбы!

— Ага, — говорит Кирилл, и что-то шепчет Мите на ухо, после чего оба поворачиваются в мою сторону.

Я поначалу даже радуюсь — ну наконец-то! — но глаза у них ой не добрые, и по спине от этих взглядов бегают морозные мурашки, несмотря на летнее пекло.

— Мы тебя придумали, — говорит Митька и делает угрожающий шаг в мою сторону.

— Ты неправильная. Мы придумывали двоих. А ты одна, — Кирилл поднимает с земли булыжник и замахивается им.

Замахивается! На меня!

Тогда я разворачиваюсь и бегу. Рваный сандалик хлюпает по ноге, а я несусь сквозь крапиву, сквозь тетьимарьину подсолнуховую рощу, мимо бодливой козы Зорьки. Но куда там, разве убежать маленькой девочке от двух мальчишек, которые старше на целых полгода!

Полгода — это очень много. За полгода мы три раза бывали в лунопарке, два в цирке, и еще один в страшном музее ги-ги-е-ны. Там всюду черепа и другие здоровские штуки, и еще я подумала, что никогда не буду курить. Оказывается, те, кто курят, становятся внутри черными-черными, а потом там заводится рак. Мне кажется, это здорово, когда в тебе живут, например, рыбки, но рак внутри — это уж слишком!

Еще за эти полгода папа съездил в Командировку. Я не знаю где это, но оттуда он привез большущую кучу подарков. Иногда я спрашиваю маму, когда он соберется туда в следующий раз, а она ласково гладит меня и смеется, но глаза у нее становятся грустными, и я ничегошеньки не понимаю. Странные люди они, эти взрослые. Непонятные. Глядя на них, я понимаю, что не очень-то хочу взрослеть.

Все эти мысли проносятся в моей голове за две мааленькие секундочки. А если за секунду можно столько всего подумать, то понятно, что за пол года можно прожить почти что целую жизнь…

Но меня догоняют, и я не успеваю даже вздохнуть как следует, а мальчишки хватают меня с двух сторон за руки, больно-пребольно, так, что и не вырваться.

— Теперь, — говорит Кирюха, — ты пойдешь с нами!

Я пытаюсь сказать, что никуда с ними, с такими злыднями, не пойду, но меня никто не спрашивает, меня просто тащат, и упираться себе же хуже, потому что вцепятся еще сильнее, хоть плачь. И я пускаюсь в рев, мне совсем не стыдно. Ну и пусть рева корова, мне не жалко. Я реву нарочито громко — вдруг выскочит бабушка, или дядя Тимур, замахнется на ребят — мол чего девочек обижаете. Тогда можно будет показать им язык и убежать домой — пить топленое молоко и жевать свежий, только что из печки, бабушкин хлеб.

Но никто не выходит, а меня тащат злые мальчишки, тащат меня через пустырь, тащат туда, куда детям ходить ну уж совсем запрещается — к скале, с которой пологий обрыв — прямо в море, на каменное мелководье.

Бабушка говорит, что это место имеет дурную ре-пу-та-ци-ю. Я еще не совсем понимаю, что значит это слово, но Тимурка рассказывал, что два года назад оттуда спрыгнула пятнадцатилетняя Зойка, и ее так и не нашли, хотя вызывали две спасательные бригады.

Я знаю, что в деревне мне можно почти все. На что рассердится бабушка — дедушка закроет глаза. Или наоборот. Но вот сюда — ни ногой! Если кто-нибудь узнает, меня ждет самое страшное наказание — высылка в город. А я в город не хочу, там пыльно, там нет огорода с клубникой и парного молока. И дети все со двора разъехались, осталась только Люська, но я с ней не дружу, она псих, она ломает игрушки и больно щипается, и очень плохо говорит.