Богадельня - Олди Генри Лайон

Хрюшки…

Мало-помалу восторг угасал. Ну, город. Неделя-другая, и это Вит уже будет пальцами тыкать. Насмешки строить. Вечный голод давал о себе знать, но просить было стыдно, а развязывать котомку, чтобы подъесть остаточки, – вдвое стыднее. Он не нищеброд. Он ищет пекаря Латрана. Сейчас найдет. Вот смелости наберется, спросит раз-другой и найдет. Станет подмастерьем. Один калач печется, второй в рот просится, один в печь, другой – в рот…

– Ты! Ты! ты! ты! ты…

Первое, что бросилось в глаза отскочившему Виту: богемский гугель на голове дурной девки. Точь-в-точь как у Шлоссерговой супружницы: с пелериной, с насечкой по краю воротника. Гугель сидел на дурехе косо, почти закрывая левый глаз. Платье из приличных (Вит лучшего отродясь не видывал!), но часть крючочков расстегнулась, а подол топорщится, будто на морозе задубел. Девке, похоже, без разницы: вон, зенки выпучила.

Плюется:

– Ты! Ты, ты… Я тебя видела!

Видела она. В пруду с лягушками. Мальчишка отступил на шажок. Шиш их знает, городских. Может, тут и с ума-то, не как везде, спрыгивают. По-особому. Безумных Вит опасался; даже когда друзья бегали на юрода Хобку глядеть – не ходил. Чего там глядеть?

– Ты! – Девка вдруг присела раскорякой. Точно, булочница: жирная. Ноги короткие.

Спросить про Латрана? Ага, она тебе укажет путь-дорожку…

– Где твоя шапка?

– К-какая? к-какая ш-шапка?!

Дурная девка прищурилась. Затараторила сорокой:

– Шапка остроконечная, верхушка загнута назад, окружена златым ободком о четырех зубцах…

Прикусила язык: больно, аж слезы навернулись. Взгляд просветлел, сверкнул пониманием.

– Ой, что это я! Ты ж мытаря убил! Тебе ж прятаться надо!

Вит сразу все понял. Бежать надо, да бежать некуда. Ищи, парень, пекаря Латрана, пекарь тебя живо в тюрьму сволочет! Вона, весь Хенинг знает, кто мытарев убивец! Первая же безумица, и та… Быстро повернувшись, он наладился было делать ноги, подальше от горластого пугала – и ткнулся лицом в чей-то живот.

Весьма неприветливый живот, надо заметить.

– Ты, селюк, на месте стой, – густо посоветовали сверху. – На месте стой и слушай, чего тебе Глазунья говорит. А то пятки выдерну, в ухо засуну.

Двое здоровенных парняг скучали перед Витом, загораживая дорогу. Таких на мельницу, все мешки за час перетаскают. Который советчик, тот уже молчал. А который и раньше молчал, тот из пальцев заковыристую мысль скрутил. Повертел мыслью, показал: чего он тоже селюку повыдернет, если пяток на его долю не хватит.

Немой, значит.

Вит сгоряча решил: вот они – господа. Взаправдашние. О ком шпильманы поют. Поскольку оружья позорного при них не наблюдалось. А там приметил: под плащами таят. Дрын дубовый да звезда на цепи. Удобно прятать: вроде как нету, вроде как благородные мы по самое не могу.

Надоело немому ждать. Протянул лапищу, развернул селюка.

К себе задом, к девке передом.

Сопротивляться Вит раздумал. Во-первых, уж больно вид у парней серьезный был. Да и мытарева памятка зудела: убивец! убивец! – а как убивец, с чего убивец, то неведомо.

Лучше стоять смирно.

– Бежим! бежим! – плевалась девка, гусыней топчась на месте. – Бежим! я спрячу! я знаю!.. Юлих, веди на Дно, веди, Юлих!..

Дурачок Лобаш, когда быстро говорить пробует, так же плюется.

Лапа немого Юлиха, остававшаяся на Витовом плече, сжалась клещами. Будто за злым сравнением в щелку подсмотрела.

– На Дно – это верно, – согласился второй, который советчик. Сдернул берет, в затылке почесался. – Ты, Глазунья, следом иди. А мы селюка за уши…

– Обидишь его, – вдруг твердо сообщила девка, – я тебя, Магнус, со свету сживу. Ты меня знаешь.

– Знаю, – без малейшей обиды кивнул здоровила Магнус. Плечами шевельнул. – Знаю я тебя, Глазунья. И ты меня знаешь. Чего Добряку Магнусу селюка-хиляка обижать…

Оглянулся Вит: квартал Булочников словно вымер. Попрятались, что ли? Лишь крючок какой-то к стене плечом: кафтанишко куцый, левая половинка красная, правая – синяя. Скучно крючку. И еще: дуру-девку Вит и не разглядел-то, не запомнил. Напротив стояла, а зажмурься, начни вспоминать: один гугель богемский на ум придет. С пелериной, с насечкой. Видел девку, а не видел.

Город, одним словом.

Чужое место.

XIX

Крючком Беньямин Хукс стал давно. С детства. Когда сопляки Золоченой и Малоимущей улиц, наслушавшись взрослых сплетен, делились на две оравы, желая поиграть в «Войну хуксов и кабельяусов»,^[17] – тощий Беньямин всегда хотел быть кабельяусом. Из принципа. Из врожденного чувства противоречия. И всегда его желание оставалось несбыточным.