Женщина с берега - Сандему Маргит

Возможно, в глубине души он понимал, что вполне мог бы добиться для нее наказания в виде избиения камнями у позорного столба, изгнания или даже костра — но завоевать ее и покорить он был не в силах. Кроме того, его собственная богобоязненность была открыто подвергнута сомнению, что уязвило его в самое сердце.

Это явилось горьким уроком для того, кто считал самого себя слугой Господа.

Дидерик же совершенно случайно положил руку на скамью позади Кьерстин. Его большой палец двигался взад-вперед по ее бедру, что приводило ее в совершенное замешательство. И он сказал:

— Барбро, ты сказала, что знаешь предание лучше своего хозяина?

— Многие знают его лучше, чем я, — отчетливо произнесла она.

И после некоторой паузы, когда все ожидали, что кто-нибудь подтвердит ее слова, но так и не дождались, Дидерик сказал:

— Так расскажи же нам!

— Может быть, не стоит теперь говорить об этом…

— Нет, расскажи!

Кайса покосилась на Хавгрима и встретила в темноте его взгляд. Была ли на его лице улыбка? Она не осмеливалась в это верить. Рядом с ним сидела Бритта, но Кайсу это не смущало. Бритта была слишком юной, чтобы питать к Хавгриму иные чувства, кроме гордости по поводу того, что он назвал ее сообразительной и наблюдательной.

Или она не была слишком юной? Нет, Кайсе не следовало быть такой неуверенной!

Но какое это имело значение? Ведь утром они уедут…

Уедут? О, какая грусть и пустота ее ожидали! «Нет, не уезжайте! Не оставляйте меня одну с этим воспоминанием, с этой мечтой о летнем вечере моей юности!»

Барбро медленно произнесла:

— Я знаю только, что произошло с сыном охранника и средней из сестер.

Вспомнив рассказ крестьянина, Дидерик сказал с оттенком иронии:

— Да, это ей удалось спуститься в долину, а охранника убили. Но что же случилось с их маленьким сыном?

— Как вам известно, ему было восемь лет, когда умерла его мать. И все эти годы она внушала ему мысль о возмездии. Вы же знаете, какой след в сознании ребенка оставляют внушаемые с детства мысли.

— Да, это остается у него на всю жизнь, — заметил Дидерик. — Продолжай!

— И вот мальчик вырос и покинул Эльвдален. Он знал, что Врет Йоар Йонссон умер в Сильяне и что его сын по-прежнему жив. Он так и не добрался до Врета Маттса Йонссона. Но у него появились собственные дети. И его старший сын с рождения знал, какое страшное преступление род Врета совершил против его рода…

— Все ясно, теперь я понял, — кивнул Дидерик. — Это стало наследственным долгом, кровной местью, делом чести. Или, если пользоваться итальянским словом, это превратилось в вендетту. И чем же это все закончилось?

— Это заняло много времени, — сказала Барбро. — Но в конце концов его потомки добрались до потомков Врета Йоара. Но я думаю вот о чем: не послушать ли нам вашу историю, господин Дидерик? Вы же сказали, что ваш род происходит из этих мест…

— Да, я интересовался своим происхождением. Мне хотелось побольше узнать о своих предках, поскольку я думаю, что среди них должны быть полководцы или даже короли, если судить по тем врожденным склонностям властвовать над другими, которые я нахожу в себе. И я занялся поисками. Благодаря расспросам, документам и записям в церковных книгах мне удалось восстановить семейную хронику: вплоть до 1370 года, когда в Уппсале появился торговец кожей Кнут Пер Олссон. Его имя ясно свидетельствует о том, что он выходец из Даларны, и в старинных купеческих книгах есть сведения о том, что он, возможно, жил в Рэттвике. Я узнал также — если речь шла о нем — что его дед был выходцем из Оксберга, что в окрестностях Эльвдалена. На этом я и остановился.

Барбро кивнула.

— А ты, Хавгрим? Кстати, откуда у тебя такое необычное имя?

Хавгрим улыбнулся. Кайса с трудом удерживалась от желания подойти к нему и сесть рядом. «Это просто смешно, — подумала она. — Влюбиться в первого же встретившегося мне мужчину!»

Но в Хавгриме было что-то особенное.

— Мой отец окрестил меня так, — сказал он и посмотрел на Кайсу. — Да, он посмотрел на нее! Какое счастье, ее сердце готово было выскочить из груди от радости!

Хавгрим продолжал:

— Он приплыл из Рюгена в Швецию, проведя много лет за границей. Когда он вернулся домой, мне было три года, и он окрестил меня Хавгримом, потому что очень любил море ^{note 2}, а также потому, что я показался ему уродцем, совершенно не похожим на него. Ведь слово «грим» означает «мерзкий».