Лунный воин - Гурова Анна

Завтракать не стали. Волка Кагеру оставил в лодке – привязывать не стал, только приказал: «Охраняй». Тошнотник безропотно подчинился, всем своим видом, однако, выразив глубокую печаль.

В порту стольного города Асадаля вовсю кипела жизнь. В толпе Мотылька едва не раздавили – толкали и пихали так, что едва не оттерли от знахаря, бранились, оттоптали все ноги, так что путешественники с облегчением вздохнули, выбравшись на широкую мощеную улицу, ведущую круто вверх, к огромному храму духа Семи Звезд. Золотой купол сиял ярче солнца, на него было больно смотреть. На улице тоже бурлила толпа, но все хотя бы двигались в одном направлении: из порта на городской рынок. Жители пригородов тащили огромные короба и мешки, волокли за собой тележки со свежими овощами и рыбой. Сихан взглянул на храм, подумал, на ходу достал из своего короба плошку для сбора милостыни и дал ее Мотыльку.

– Иди в шаге передо мной, держи перед собой плошку и громко читай молитву Небесному Престолу.

– Я такой не знаю, – растерялся мальчик.

– Читай любую, какую знаешь, – нетерпеливо сказал сихан. – Ну?

– Ох… Услышь меня, о безымянный… – тоненьким голоском запищал перепуганный Мотылек, – которого я призываю из вечного огня и кипящей воды! Пусть на море…

Сихан вдруг остановился, схватил его за плечо и встряхнул, да так резко, что у мальчика зубы лязгнули.

– А ну умолкни! – рявкнул он. – Ты что, рехнулся – петь такое вслух?! Да откуда ты вообще знаешь этот текст?

– Это с могилы… дед научил…

– Мы с тобой еще поговорим на эту тему, – зловеще сказал Кагеру. – Ишь, дед его научил! Нашел чему учить ребенка, старый пердун!

– Он не пердун!

– Еще и пререкается! Ладно, просто держи плошку и иди молча.

Он подтолкнул мальчика вперед и завел сам высоким, резким голосом:

– Да восславится имя Господина Семи Звезд, Властелина судеб, Карающего и Награждающего, Подателя благ…

Они поднялись к подножию храма, который стоял прямо посреди рыночной площади, – огромный, белоснежный, безмятежно-возвышенный, как скала, о подножие которой разбиваются волны человеческого моря. Двери храма высотой в пятнадцать локтей были широко раскрыты на все четыре стороны света. Изнутри, из благоухающего полумрака, доносилось сладостное многоголосое пение, которое почти заглушали выкрики рыночных торговок. Когда пошли мимо торговых рядов, в плошку Мотылька посыпались сверленые ракушки и медные монетки. Мотылек вспоминал жалкую бабушкину заначку – три связки медяков – и только поражался, откуда в городе столько богатых людей.

– Иди уверенней, – шипел в спину Мотылька сихан, время от времени прерывая пение. – Смотри перед собой, не верти головой по сторонам, как олух деревенский. И рот закрой, разиня!

Мимо проходил разносчик, нес на коромысле две огромные связки свежекопченой рыбы. От связок пахнуло домом, Стрекозьим островом, бабушкой… Мотылек так и прилип взглядом к рыбе, расплывшись в щербатой улыбке. Разносчик весело подмигнул ему, отцепил одну рыбину и бросил в миску.

– Съедим? – спросил Мотылек, когда разносчик скрылся за чужими спинами.

Сихан убрал рыбу в свой короб.

– Мы позавтракаем в другом месте. Поворачивай направо.

Они вышли с рынка на главную улицу Асадаля. Народу тут было меньше – богачи, населявшие этот квартал, еще только просыпались и спускались к завтраку. И пахло здесь не навозом и гнилыми овощами, а цветами и мылом.

– Смотри, смотри – улицу моют! – хихикая, зашептал Мотылек, указывая на слуг какого-то аристократа, которые поливали мыльной водой мостовую перед высокими воротами городской усадьбы. – Ну полоумные!

Сихан больно щелкнул его по макушке.

– Это ты полоумный, – проворчал он. – И я тоже. И еще кое-кто. О чем только думал этот бездельник Имори, чтоб его неоднократно посетили гнойные духи! Неужели обязательно было назначать встречу в таком квартале? Может, ему поиздеваться надо мной захотелось? Где эта проклятая харчевня?

Харчевня «Яшмовый чертог» нашлась чуть дальше – она притаилась в глубине сада, за изящными воротами с раскрашенной аркой в виде драконова гребня и двумя фигурными шелковыми фонарями. На новых гостей тут же обратились взгляды немногочисленных утренних посетителей, послышались шепот и смешки. Кагеру невольно принял надменный вид, однако он и сам прекрасно понимал, что в сочетании с его лохмотьями и деревенским обликом Мотылька, который немедленно раскрыл рот и принялся вертеть головой, его надменность производит впечатление скорее комическое. Не то чтобы это беспокоило знахаря. Его раздражало другое: многие обратили на него внимание – наверняка запомнят.