Истребивший магию - Никитин Юрий Александрович

– И что, – прошептала она, – вот так… исчезнет?

– Нет, конечно, – удивился волхв. – Как это исчезнет? Мне кажется, в мире вообще ничего не исчезает, только изменяется. Странно, правда?

– А эта вода?

Он наморщил лоб.

– Тот камешек должен был прожечь дырку на дне. Вот вода и…

Она вытаращила глаза.

– Дырку? Какую дырку?

– Такую. Подходящую.

– Но… какая должна быть дырка?

Он сдвинул плечами.

– Достаточно широкая, как видишь, вода уходит быстро. И, конечно, глубокая. Не обязательно до самого панциря той черепахи… Раньше попадутся слои с подземными реками. По ним вся и уйдет.

– А на поверхность?

– Не выйдет, – заверил Олег. – Тяжеловата, будет вообще стремиться вглубь. Подземные реки и ручьи чаще всего идут по глине, для простой воды она непроницаема, а для непростой…

Он говорил обстоятельно, уже спокойный, будто за его спиной не лежит труп могучего колдуна, будто только что не было смертельной схватки, когда жизнь висела на волоске, она смотрела в его колдовские зеленые глаза и вдруг потрясенно ощутила, что это крохотный эпизод в его полной приключений жизни, а вообще ему приходилось встречать противников и пострашнее.

Дрожь прошла по ее телу, стало страшно, и очень захотелось прижаться к нему и спрятаться там от него же, сильного, жестокого и непримиримого.

– И тебе, – прошептала она, – не жалко? Мог бы сам воспользоваться. Здесь и богатство, и власть… и вообще все.

Он покачал головой.

– Как раз не все. Синица в моих руках бывала не раз. Теперь хочу журавля с неба… Пойдем.

Подниматься ей показалось даже легче, чем когда спускались, нет страха и предчувствия беды, что холодили ноги, да и волхв идет прямой и собранный, не чувствуется в нем ни сожаления, ни раскаяния.

Она вспомнила начало схватки, зябко передернула плечами. Олег лишь покосился, когда маленькая женщина догнала и пошла рядом, поглядывая большими глазами.

– Ты что, – спросила она дрогнувшим голоском, – в самом деле надеялся, что он вот так возьмет и откажется от… как ты говоришь, случайно добытого? И ринется изучать доброе, вечное?

Он поморщился.

– Нет, конечно.

– Это хорошо, – сказала она с облегчением, – а то думала, что совсем дурак. Кто по доброй воле откажется от сокровищ и пойдет изучать это самое доброе, вечное?

– Я таких знавал, – ответил он коротко.

Она изумилась:

– Правда?

– Точно, точно.

– Странные люди, – проговорила она задумчиво. – Интересные, наверное. Ну а ты зачем ему это говорил? Если знал, что откажется?

– Давал шанс, – объяснил Олег. – Человеку нужно всегда давать шанс. Конечно, не тогда, когда распростерт под тобой, а ты уже замахнулся мечом… Тогда за любой шанс ухватится! Не-е-ет, надо вот так, когда он еще уверен в своей мощи…

– Свинья ты, – сказала она с упреком. – Ты давал не шанс, а видимость! Нет, конечно, шанс давал, но подстраивал так, чтобы он его не принял!.. И тогда твоя совесть как будто бы чиста.

Он помолчал, к чему-то долго прислушивался. Барвинок забеспокоилась и начала оглядываться по сторонам, смотрела на стены, какие-то не такие, а он наконец вздохнул с облегчением.

– В самом деле чиста.

Она вздрогнула.

– Кто?

– Совесть, – объяснил он. – Сейчас поговорил с нею, спросил, и она ничего, не возражает.

– Гибкая, – сказала она саркастически. – Податливая! Всегда уговорить сможешь.

Он возразил с недоумением:

– Ничего я не уговаривал…

– Она к тебе на лету подстраивается, – объяснила она. – Угодливая.

– Это ж хорошо, – сказал он важно. – Как женщина! Я имею в виду, настоящая женщина.

Она буркнула:

– Много ты видел настоящих.

Разговаривать с ним враз расхотелось, она смотрела перед собой надменно, абсолютно не замечая его, что идет рядом сосредоточенный на чем-то важном, как он полагает, на ерунде какой-то, брови сдвинуты, лицо внимательное, щеки слегка запали, скулы красиво и четко вырисовываются на удлиненном лице, нижняя челюсть тяжеловата, губы прорисованы красиво, ничего не скажешь, но трудно себе представить, что они могут делать еще что-то, помимо хлебания супа…

Обращенное в ее сторону плечо блестит в тусклом багровом свете, выглядит то как шар размером с ее голову, то при шевелении в нем проступают толстые мышцы, а ниже под кожей перекатывается могучий бицепс, толстый, как сытый удав, даже когда лениво расслаблен. На предплечье широкий стальной браслет, ей вполне подошел бы вместо пояса, а на запястье браслет настолько широк, что уже почти и не браслет.

Ее плечи передернулись, когда она вспомнила, как он совсем бесстрашно принимал на это железо удары мечей и топоров, ничуть не беспокоясь, что рука переломится.

– Ты силен, – проговорила она, – ты чудовищно силен…

Он подумал, заметил с тяжеловесной объективностью:

– Он был силен тоже.

– Нет, – возразила она, – я не о мышцах… Ты силен своими убеждениями! Но они у тебя какие-то повернутые, жестокие, бесчеловечные!

Он проворчал:

– Это у меня бесчеловечные?

– У тебя!

– Почему?

– Не понимаешь? Да тебя, если узнают, что творишь, проклянут все люди на свете!

Он поинтересовался с той же неуклюжестью:

– Почему?

Она остановилась, он тоже замер, удивленный ее вспышкой, а она прокричала отчаянно ему в лицо:

– Ты отнимаешь у них надежду! Жизнь тяжела… а у кого не тяжела, то сера и беспросветна. Каждый селянин, одурев от однообразия работ, мечтает найти что-нибудь чудесное. Говорящую щуку, палочку-выручалочку или хотя бы ковер-самолет. Если нет, есть надежда, что повезет хотя бы в лотерее!

Он смотрел на нее с удивлением. Хорошенькая куколка, и когда раскрывает свой хорошенький ротик, то ожидаешь услышать сладкое пение или сладкое щебетание, но когда слова идут умные и резкие, даже не замечаешь ее бесстыдно огромных глаз и роскошных золотых волос.

– Ты права, – сказал он. – Ну, а как иначе?

Барвинок шла за ним, опустив голову, сглупила, не выдержала, с языка сорвалось то, что не должно бы, и лишь одна надежда, что волхв, как и все мужчины, слишком самоуверен, чтобы обращать внимание на ее мелкие промахи. Мужчины больше всего любуются собой и своими поступками, на замечания не реагируют, а уж если что-то говорит женщина, то слышат только воробьиное чириканье, а не связную и осмысленную речь…

Ступеньки вывели к двери, она показалась Барвинок плотно закрытой, но Олег пнул ногой, и отворилась легко, будто из тонких досок.

За воротами распахнулась все та же ночь, необъятная и властная, звезды блещут холодными льдинками, ярко-оранжевый месяц висит грустный, медленно тающий, как леденец, от него идет едва заметное тепло. Страшный странный лес исчез куда-то…