Демон пробуждается - Сальваторе Роберт

— Что с тобой, дружок? — насмешливо спросил Таграйн. — Ах, это, наверно, от смущения. Видишь ли, мой дорогой Пеллимар, я уверен, что наш товарищ никогда прежде не «седлал» женщину.

Седлал женщину? Грубый образ вспыхнул в сознании Эвелина. Как могут монахи говорить о чем-то, столь священном, как любовь, в таких грязных выражениях? Это удивило и даже оскорбило его.

Он, однако, промолчал, опасаясь выставить себя дураком. Это грозило потерей уважения со стороны товарищей, а при столь долгом путешествии любая оплошность могла дорого обойтись ему.

— Ты иди после Таграйна, — сказал он Пеллимару, изо всех сил стараясь, чтобы голос у него не дрожал. — Я подожду другого случая.

С этими словами он лег на койку и отвернулся к стене, успев заметить неодобрительный взгляд Таграйна. Стало ясно — все это было своего рода проверкой его зрелости; проверкой, которую он не выдержал. Скверно. Им пока далеко до Пиманиникуита, и все еще можно переиграть, заменив его, скажем, Квинталом, сильным, мужественным и, без сомнения, большим знатоком в области секса. Квинтал, скорее всего, будет пользоваться услугами этой женщины ежедневно.

Все эти мысли приводили Эвелина в ужас. Таграйн правильно оценил его опыт — или, вернее, отсутствие такового — в этой сфере. Всю свою взрослую жизнь Эвелин упорно учился; на подобные развлечения просто не оставалось времени. Он попытался выкинуть все эти мысли из головы, забыться сном, но из этого ничего не вышло. Беднягу ожидало еще одно потрясение, когда Таграйн и Пеллимар принялись рассуждать примерно в тех же выражениях о девушках из аббатства, одна из которых была служанкой, а две помощницами повара.

— Эта куда опытнее, чем они, — заявил Таграйн, имея в виду женщину на корабле.

— Да, хотя совсем молоденькая, — с тоской в голосе ответил Пеллимар. — Помнишь Бьен де Лоизу?

Внутри у Эвелина все напряглось; он знал эту девушку, совсем молоденькую, почти девочку. Она работала на кухне в Санта-Мир-Абель, прекрасная и юная, с длинными черными волосами и темными, таинственными глазами.

А теперь два его брата-монаха сравнивали ее с корабельной шлюхой, обсуждая, которая из них лучше!

У Эвелина перехватило дыхание. Неужели он был до такой степени слеп? Ему никогда даже в голову не приходило, что в стенах Санта-Мир-Абель происходило нечто столь непристойное.

Этой ночью он так и не смог уснуть.

В последующие несколько дней погода заметно ухудшилась. И слава богу, думал Эвелин; он и его товарищи были чрезвычайно заняты, лазая под порывами ветра по мачтам или в полной темноте проверяя, нет ли течи в трюме. Был случай, когда им пришлось откачивать воду и таскать наверх полные ведра.

Приходилось нелегко, конечно, но зато Эвелин получил возможность на время забыть свои личные переживания. Он знал, чего от него ждут — его товарищи видели в сексуальности доказательство зрелости, — и, положа руку на сердце, в каком-то смысле и сам Эвелин был заинтригован. Но одновременно испытывал ужас, и это чувство было гораздо сильнее. Не имея опыта с женщинами, он не знал, как нужно себя вести. Каждый раз, проходя мимо каюты этой женщины — она была расположена рядом с капитанской, — юноша вздрагивал.

По ночам ему снились грязные, непристойные сны, заставляя ворочаться с боку на бок. Но сны лишь усиливали переполнявшее его чувство страха. Воображение рисовало скрывающееся за дверью той каюты ужасное чудовище, пугающую карикатуру на женщину, даже на его собственную мать. Вот он войдет, и она с вожделением уставится на него, горя желанием смешать с грязью все его светлые чувства, украсть у него саму душу. Но наряду с этими чувствами в его ночные кошмары вплетались другие. Существовали инстинкты, о наличии которых он прежде не подозревал, и Эвелин ловил себя на желании наброситься на эту ведьму с не меньшей яростью, чем она на него, бороться с ней и в конце концов подмять ее под себя в порыве не подвластной управлению страсти. Он просыпался в холодном поту, а один раз случилось даже… Нет, об этом стыдно и вспоминать.

То, что так его страшило, надвигалось: погода прояснилась. «Бегущий» легко скользил по спокойному морю, и на западе неясным серым пятном уже вырисовывался берег Лапы Богомола. Монахи стояли на палубе, когда Бункус Смили объявил, что на сегодняшний день их обязанности закончены и они могут заняться своими делами.

— Я знаю, у вас на уме одни молитвы, — старый «морской волк» скабрезно подмигнул Квинталу. — Помолитесь и за меня, будьте так добры.