Тень воина - Прозоров Александр

— А и седлай, скатертью дорожка!

— Отлично, — поднялся Олег. — Спасибо за ужин. Тоже мне, комитет солдатских матерей. Шею для хомута намылить не забудьте, а то холку натрет!

Он вышел, хлопнув дверью, спустился к кузнице и сел на чурбак, глядя на парящее болото и подставив холодному ветерку разгоряченное лицо. Вскоре напряжение спало, уши начало покалывать легким морозцем. Минус пять, похоже, на улице, а то и поболее.

В воздухе кружились снежинки, вываливавшиеся из низкого темного неба. Зима. Всю сушу надежно укутал чистый белый ковер, но топь не сдавалась, поблескивала своими окнами, словно высматривала кого. Так оно и бывает — болото всегда теплее обычных прудов. А на Кшени, небось, у берегов вода уже схватилась, и только на стремнине еще струится открытая полоска. Дней за пять и она схватится, еще дней за пять отвердеет, крепость наберет. Когда сантиметров пять намерзнет, уже ходить можно. А как с ладонь толщиной — и верховому скакать не страшно. Самое время выступать, пока Дед Мороз сугробы глубокие на путях не намел…

Может, зря он так на Людмилу наехал? Сын-то и вправду ее, вот и боится. Матери всегда за чад своих трясутся. А с другой стороны, с такими мыслями проще сразу на колени перед половцами встать: вот мы, владейте нами, хозяева, и землей нашей, и домами, и лесами, и попирайте могилы предков наших, что ради них себя не жалели. Нет, правильно всё. Бить надо половцев, идти к ним в степь и там бить смертным боем, чтобы своей земли их воровской кровью не марать. А рати русские как раз из таких сыновей и состоят. Одного мамочке отдашь, другого, третьего — и не станет силы русской. Потом сами же прибегут, закричат — почто обижают, грабят да насильничают? Да поздно будет… Нельзя, нет, нельзя баб до власти допускать. Всё до исподнего отдадут, лишь бы кровопролития не случилось. А без крови часто нельзя, ну, никак нельзя обойтись. Пока ворогам не докажешь, что кровь станешь лить не колеблясь — от рубежей не отстанут, так и будут щипать потихонечку, покуда голым не оставят. Так что правильно он за Одинца вступился, правильно. В походе каждый меч на счету будет.

Ведун встал, потянулся:

— Ладно, к Захару подамся. Он мужик справный, у него теплый уголок найдется.

Однако, повернувшись к проулку, он увидел спускающегося Одинца.

— Здрасте. А ты чего тут делаешь?

— Мамка кашу есть зовет. Остынет, грит.

— Так, накормили меня уже вроде.

— Не, не накормили, — мотнул головой паренек. — Я, как вы ругались, со двора слышал. Ну, и сказал мамке, что коли в поход на половцев не пустит, я совсем с тобой уйду.

— Молодец, — невесело хмыкнул Олег. — А мое мнение хоть кого-нибудь интересует?

— Ну, так пойдем, каша на столе, малые ужо поели, мамка разрешила.

— Ладно, пойдем…

Людмила сидела за столом с красными глазами — то ли плакала, то ли просто перенервничала. Сидела и пила хмельной мед из уродливой кружки. Увидев мужчин, налила себе еще, усмехнулась:

— Нагулялись, вояки? Ну, так садитесь, снедайте. Всё едино этим любое дело заканчивается.

Олег, с сомнением поглядывая в ее сторону, опять сел во главу стола, достал ложку.

— А малые где?

— Спят уже, чего им в темноте сидеть?

— Это верно, — согласился Середин и первым запустил инструмент в горшок.

— И зачем мы вас токмо рожаем, брюхо рвем? — глядя куда-то в темноту над полатями, спросила себя Людмила. — Зачем рожать, растить, коли вы так и норовите за Калинов мост отринуться? Живот свой на чужбине сложить, кровушкой своею степь напоить? Неправильно мир сей сложен. Нельзя, нельзя мужиков до власти допускать. Вам чуть волю дай — так и норовите глотки друг другу порезать. Почто? Ужели миром решить нельзя? Эх вы, защитнички. Вы хоть раз слезы материнские сосчитать пытались? Сколько же их из-за вас налилось… Сказывают, целое море-окиян собралось, соленое…

* * *

Одинец внял словам ведуна и следующим утром разжигал кузню уже в кольчуге, под которой темнел толстый жаркий войлок. Так и работал без всяких скидок два дня подряд: качал меха, расплющивал криницу в железный слиток, расковывал его, калил в костной муке. Работы было много: Олегу надоело рисковать непокрытой головой во всякого рода передрягах, и он решил сковать два шишака с полумасками и широкой бармицей вокруг всего шлема. На бармицу он распустил кольчугу Святогора — всё едино на спине попорчена. При дележе добычи она досталась Олегу. Кольчугу и куяк другого конокрада получил Малюта в обмен на претензии на прочее добро, а последнюю кольчугу с гордостью напялил Лабута. Затем требовалось сковать наконечники для рогатины — своей Середин всё еще не обзавелся.