Ричард де Амальфи - Орловский Гай Юлий

Подошел Харальд, все видит и все замечает, такая должность, спросил тихо:

– Ваша милость, а как же вы насчет зайцев, забитых на охоте?

– То другое, – огрызнулся я. – Надо есть, вот и ем. Но если бы вместо дракончика в паутину попал заяц, я бы его отпустил. Конечно, потом в лесу ему мне лучше не попадаться… Понял?

– Понял, ваша милость. Прям на душе полегчало. А то уж подумал, что и вы тронулись. Бывает, проходят по этим землям всякие… Есть и такие, что не едят.

Я кивнул понимающе:

– Вегетарианцы? Которые безмясоедные?

– Не только, ваша милость…

– А, полные, значит, – сказал я. – К рыбе не притрагиваются, молока не пьют…

– Если бы только это, ваша милость…

– Сыроеды, – определил я тоном знатока. – Мало того, что только траву, так еще и не варят, сырую жуют.

Он покачал головой:

– Да нет же, ваша милость! Ничего не едят.

Я опешил, раскрыл рот.

– Как это… ничего? Совсем ничего?

– Совсем, – поклялся Харальд. – Я сам одного такого видел в детстве. Шатунисты вроде бы. Или шаталисты, не помню точно. Мудрые что-то говорили насчет какого-то азота, который прямо из воздуха, но для нас, простых людей, все равно, что ничего не есть.

Я смотрел ошалело, и хотя моя подготовка позволяет объяснить все на свете, но все-таки заявленьице пошатнуло почву, будто при землетрясении.

А Зигфрид спросил вполголоса:

– Что она хотела?

– Ищет спутника жизни, – объяснил я. – Сама отличается тяжелым характером, зато легким поведением.

Зигфрид задумался.

Завидев нас, из ручья выбрался обнаженный до пояса Алан де Тридент. Я впервые увидел его без доспехов и даже без рубашки, засмотрелся на развитые, даже переразвитые от постоянных упражнений с мечом грудные пластины мышц, что сперва показались похожими на женские груди, очень уж выпуклые и сдвинутые вниз в состоянии покоя, но едва на берегу поднял с земли рубашку, приподнялись, окаменели, их прочертило тугими сухожилиями, а тонкие полоски шрамов стали выпуклыми, заметными.

На вертеле медленно поворачивается освежеванная туша молодого оленя. Лучники разложили на скатертях захваченные из дома хлеб, сыр, фрукты, рыбу, пучки молодого чеснока и лука.

Мне освободили место, Тюрингем сноровисто срезал зажаренное тонкими ломтями, посолил и разложил передо мной. Я накрыл стеблями лука, с удовольствием вдохнул бодрящий запах.

Зигфрид и виконт Теодерих сидели с Аланом, тот с горящими глазами рассказывал:

– Мы с утра до поздней ночи не покидали седел, уподобившись диким кочевникам, а когда пришли в южные страны, то днем спали, а ехали ночами, пока безжалостное солнце не вытапливает плоть из-под шкуры, что стала толще доспехов из кожи буйвола!.. Мы ели сухари, а потом уже чахлую траву, но шли через пустыню неудержимо, назад пути нет, мы же рыцари, нам стыдно отступить, словно простолюдинам… Чужие духи зла хохотали в ночи, иногда показывая страшные лики в багровом свете костра, а ночами садились на грудь, хватали за горло, щелкали зубами…

– И король был с вами? – спросил виконт восторженно.

– Да, ведь он тоже рыцарь! В походе все равны…

Все равны только в гробу, подумал я. Да и то одни – в дубовом, другие – в сосновом.

– С нами был даже герцог Волквин Верденский, чей род восходит к легендарному Готу, победителю Ледяных Королей и открывателю Второго прохода! И этот человек с такой родословной делил пищу и кров с простыми солдатами… Сэр Ричард, вы можете себе такое представить?

Я задержал кусок у рта, прожевал то, что уже откусил, ответил сипло:

– А что родословная? Кто хорошо служит своей родине, тот вообще не нуждается в предках.

Зигфрид хмыкнул, Алан возразил уязвленно:

– Но люди с таким ветвистым фамильным деревом встречаются крайне редко…

– Фамильное дерево, – пояснил я, – это дерево, на котором ветви столь неинтересны, что вынуждены хвастать о своих корнях. Ваш герцог таков?

– Нет, он доблестный воин!

– Значит, вы его позорили, рассказывая о его предках, вместо того, чтобы похвалить его самого. Дорогой Алан, генеалогия – это история происхождения от некоего предка, который сам отнюдь не стремился выяснить свою родословную. Иначе генеалогия могла бы стать еще длиннее.

Зигфрид вновь хмыкнул, сказал глубокомысленно:

– Титулы – декорации дураков. Я вот никому не рассказываю, сколько у меня предков. Зачем? Я сам – знатный предок! Пусть начинают считать от меня, Зигфрида Великолепного!

Алан сказал подозрительно:

– Великолепного? Это вы сейчас придумали, сэр Зигфрид? Кто вас называл Великолепным?

– А хоть и я, – ответил Зигфрид, ничуть не смутившись. – Разве я не просто чудо? Ведь еще не все потеряно, еще терять да терять!

Алан вздохнул:

– Порядочность, как и девственность, теряется навсегда. Теперь Зигфрида уже ничто не спасет.

Зигфрид принял от лучников исходящий паром кусок мяса, вгрызся, как голодный волк, довольно взрыкивал, глаза стали как щелочки.

Ульман, Тюрингем и Харальд ели степенно, соблюдали манеры, подсмотренные у господ. Харальд принялся рассказывать о волшебных камнях, что приносят удачу, Ульман в свою очередь рассказал о камнях, что удачи не приносят, зато оберегают от бед и неудач, на что Тюрингем вспомнил про камешек Горного Короля, потерянный сотни лет тому где-то в этих краях, который мог и оберегать, и удачу приносить, а еще привораживал всех женщин…

– Смотря какой у него по мощи камень, – пробормотал Харальд. Оглянулся на меня. – Вас должно быть удивляет, ваша светлость, что говорим о камнях, а не о благородном железе, что именуется сталью, не о серебре, золоте…

Я сдвинул плечами:

– Нисколько. Иные камни дороже золота.

Он взглянул на меня уважительно.

– Вы сталкивались с ними?

– Да, – ответил я коротко. – Да.

– И даже держали в руках?

– Да, – повторил я, голос мой стал глуше. – И держал, и сам вставлял в… словом, когда приходило время, покупал новый камень взамен устаревшего, более мощный, позволяющий больше… Ставил на маму, смотрел, как пашет. В моей стране это называется апгрейдом.

– Называется? – повторил он с почтением. – Значит, там колдуют и… другие?

– Все умеют делать, – отмахнулся я. – А чем еще знаменит тот проц… в смысле, камень Горного Короля, кроме привораживания баб-с? Все-таки это не самое достойное применение.

– Не скажите, ваша милость…

– А что такого? – не понял я. – Да только свистни!.. Нет, камень на такую ерунду тратить глупо. Лучше уж микроскопом гвозди…

Харальд даже встал от излишней почтительности, то ли перед камнем, то ли передо мной, я жестом велел сесть, он сказал звенящим от почтительности голосом: