Кардонийская рулетка - Панов Вадим Юрьевич

— Кичливые подонки!

— Вям! — Эбни показалось, что замечание Руди относилось к нему.

— И?

— Что «и»?

— Вы сказали, что лингийцы — кичливые подонки, — напомнил Арбедалочик, почесывая песика за ухом. — Что дальше?

— Разве мало?

Барон Здучик, директор Кардонийской фактории Компании, тонко засмеялся, поддерживая высказывание Йорчика, но быстро стушевался, заметив, что Абедалофу шутка ученого не пришлась по вкусу.

— Демонстрацией безосновательной ненависти мы играем адигенам на руку, — поучительно произнес Арбедалочик. — И я удивлен, что должен напоминать об этом столь высокопоставленным господам. Безосновательная ненависть — удел адигенов. Мы должны убеждать всех, что именно они, адигены, звереют при одном лишь упоминании Компании или Галаны. Они, господа, понимаете? Они! А мы — образец спокойствия и дружелюбия. Мы — хорошие парни. И нужно играть эту роль, как бы противно нам ни было.

— Я играю, — хмуро произнес Йорчик, вертя в руке почти полный бокал. — Я просто думал, что здесь все свои.

— Вокруг полно чужих, — улыбнулся Абедалоф. — Правда, Эбни?

— Вям!

Песик гордо посмотрел на окружающих, а в ответ на Арбедалочика устремились завистливые взгляды: саптеры до сих пор оставались редчайшими в Герметиконе животными, и даже готовность платить запредельную цену не гарантировала получения на руки вожделенной псины.

— Извините, — пробурчал Руди. — Я не подумал.

Он чувствовал себя нашкодившим мальчишкой. Он! Профессор! Промышленник! Академик! Перед каким-то безродным щенком… перед…

Руди с трудом удерживал висящие на языке ругательства.

Он был высок, такой же высокий, как этот проклятый Арбедалочик, но, разумеется, менее плечистый — похвастаться спортивной фигурой профессор не мог даже в молодости. Одутловатое лицо рассказывало о безудержных возлияниях, что стали верными спутниками Руди после обретения богатства, отечные глаза и желтые зубы… Можно было сказать, что Йорчик выглядит на свои сорок шесть, если бы не умный, цепкий взгляд больших зеленых глаз, сводивших с ума женщин, и не длинные кудрявые волосы цвета вороньего крыла, которые Йорчик любил носить распущенными и редко собирал в хвост. Глаза и волосы обманывали Руди, нашептывали, что юность еще не прошла, и толкали на многочисленные приключения, приличествующие скорее студенту, чем серьезному, давно вступившему в пору зрелости ученому.

— Не обижайтесь, профессор, я должен был вас остановить.

«Подонок».

— Я выпил чуть больше, чем требовалось.

— Вям!

— Вам виднее. — Абедалоф повернулся к Здучику: — Что здесь делает брат лингийского дара? Я слышал, его с трудом собрали после катастрофы.

— Помпилио несколько месяцев лечился на Линге, — подтвердил директор фактории. — Ходили слухи, что он при смерти, и его появление на Кардонии стало полной неожиданностью.

— Я знаю, что стало неожиданностью, — перебил Здучика Арбедалочик. — Я спрашиваю, почему эта самая неожиданность вообще произошла? Что говорят ваши шпионы?

«Пытливый амуш» стоял в порту со вчерашнего дня — вполне достаточно, чтобы собрать сплетни, слухи и переговорить с осведомителями. Именно на этом основании Абедалоф требовал от директора полный отчет.

— Поговаривают, что Помпилио неравнодушен к Лилиан дер Саандер, — промямлил Здучик.

— Основания?

— Спасая ее, Помпилио рисковал на Заграте жизнью.

— Насколько я помню, Даген Тур спасал королевских детей. Он дал слово Генриху, и он его сдержал.

— Лилиан присутствовала и во дворце, и на «Амуше».

— Вям!

— То есть ты тоже согласен? — Арбедалочик посмотрел на саптера.

— Вям! — ответила преданным взглядом собачка.

— Постарайтесь уточнить эту информацию, барон, — на ней можно сыграть.

— Хорошо.

Абедалоф повернулся к Руди:

— Не дуйтесь, профессор, смотрите, как тут весело.

В дальнем углу, подальше от музыки, гостей развлекал лучший иллюзионист Кардонии — маэстро Фраттини. Задачу перед ним поставили простую: самолюбованием не заниматься, сложных трюков не демонстрировать, но максимально увлечь благородную публику, и маэстро справлялся — собравшаяся толпа то разражалась смехом, когда часы очередного синьора являлись из декольте чужой спутницы, то аплодисментами.

— Не понимаю, что ему здесь нужно? — повторил Фредерик, поднося ко рту бокал с игристым.

— Помпилио всегда был удобной фигурой для политических интриг.

— Но ведь он даже не оправился от ран!

— В любом случае, Помпилио здесь, — подытожила Лилиан. — И нужно думать, что с этим делать.

Еще один взрыв хохота и аплодисментов: из карманов изумленного Богучара полезла карточная колода.

— Я думал, лингийцы пришлют дер Бунина, — вздохнул Фредерик. — Старый лис блестящий дипломат.

— Ты допустил бы дер Бунина к переговорам?

— Нет, конечно.

— И держал бы на расстоянии.

— Разумеется.

— И что, в таком случае, дер Бунину делать на Кардонии? — Лилиан зло усмехнулась. — Дары умны, они прислали человека, не занимающего официальных постов, но являющегося весомой фигурой. В отличие от дер Бунина, который хорош только с коллегами, с такими же, как он сам, лисами, Помпилио никогда не лезет в центр событий. Он ходит вокруг, навещает старых друзей, заводит новых, а потом неожиданно оказывается, что все пляшут под его дудку.

— Все? — прищурился дер Саандер.

— Кроме того, Помпилио действует тебе на нервы, — продолжила Лилиан, не ответив на вопрос мужа.

— Лингийцы хотят, чтобы я нервничал? — удивился Фредерик.

— Разумеется.

— Но зачем? Мы ведь на одной стороне, мы играем против Компании.

— Если ты выиграешь, это станет победой Кааты, а если обратишься к Помпилио за помощью, оглянуться не успеешь, как по Кардонии станут разгуливать лингийцы. Получится так, что мы им должны.

— Ловко, — растерянно протянул молодой посланник. — Я об этом не подумал.

Интриги никогда не являлись коньком Фредерика, но у него было имя и связи. А у его молодой жены — энергия, целеустремленность и ум. И Лилиан была полна решимости добиться на Кардонии громкой победы.

— Я хочу сказать, что присутствие Помпилио не должно тебя смущать. — Лилиан посмотрела мужу в глаза. — У тебя нет никаких оснований для беспокойства.

Фредерик склонился и поцеловал молодой женщине руку.

— Ты никогда не давала мне повода для сомнений, моя любовь. Никогда…

— Вям!

Дорофеев, как раз подносящий ко рту кусочек груши, вздрогнул от неожиданности и обернулся.