Проходящий сквозь стены - Никитин Юрий Александрович

К ванной нужно было идти через весь коридор. Тут же выяснилось, что, помимо гостиной, в квартире имеется еще две жилые комнаты. Каждой сестрице — собственная светелка. Двери светелок располагались рядышком и были плотно закрыты. В простенке между ними примостилась полка, заставленная всевозможными дамскими флаконами, баночками, тюбиками. Поверх полки висело чрезвычайно старинное на вид зеркало (и даже, наверное, зерцало) в кованом окладе. Приземистая большеголовая женщина с очень широкими бедрами и литыми, боевито торчащими вверх грудями, вскинув несоразмерно длинные руки, держит над головой полированный металлический овал. Я щелкнул по зерцалу ногтем. Раздался глубокий мелодичный звон. Серебро-с?

Это сколько же нужно за такую площадь платить, подумал я, измеряя взглядом длину коридора. Широко живут девочки. Студентки… Потом я очень некстати вспомнил, что сестренки во исполнение обрядов поклонения Макоши водят сюда мужчин. А возможно, и не только во исполнение… Подавляющее большинство счастливцев, конечно, не подозревает, что используется в роли жертвенных животных. И каждый из них более чем охотно исполняет эту роль и орошает жертвенник. И даже, очевидно, готов за такую возможность платить немалые деньги.

(Квартира сразу же стала видеться мне в совершенно ином свете. Даже идея принять ванну стала вдруг казаться не самой удачной. Кто знает, что в ней могло происходить, к примеру, минувшей ночью?

Я остановился и сжал губы. Взгляд помимо воли уткнулся в одну из дверей. Воображение мигом начало рисовать, что там, за нею, может обнаружиться. Уверен, еще немного, и я, несмотря на общую разбитость, начал бы «раскачивать» проницающий стены взгляд. Или просто и без затей вломился бы внутрь. Замков на дверях не было. Но тут вмешался Жерар. — Ты чего зыркаешь с постной рожей? — спросил он. — Думаешь узреть свидетельства буйного разврата? Каменные фаллосы, изваяния Приапа, алтари для совершения ритуальных непотребств и прочее б…ство?.. Я моргнул, встряхнулся и неуверенно пожал плечами.

— Честно? Вроде того…

— Э, чувачок! Да ты совсем темный, — добродушно отругал меня бес. — Макошевы отроковицы — они ж, милый мой, весталки. By компрене?

— Весталки? — переспросил я, не в силах сдержать счастливую улыбку. — Не шлюхи? Девственницы?

— Ну да, — покровительственно тявкнул бес. — Самые настоящие. Бриллианты чистейшей воды и наивысшей пробы.

— А как же тогда?.. — Я неопределенно пошевелил пальцами.

— Ты точно уверен, что хочешь знать в подробностях? Я потупился. Он обреченно вздохнул.

— Не берусь утверждать, но, по-моему, там скорей медицина, чем физиология.

— Ага! — прищелкнул я пальцами. — Ведь и Лада — будущий врач.

— Вот видишь! — сказал он. — Слушай, а что тебя так вдруг разобрало? Ну, были бы они какими-нибудь, понимаешь, гетерами и гиеродулами… Храмовыми проститутками, — пояснил бес, встретив мой недоуменный взгляд. — Так что с того? Не жениться ж тебе на них. У тебя для этого Аннушка есть, куколка твоя. Ангел твой небесный. Любовь твоя возвышенная. Э… да у тебя глазенки забегали. Что за притча?

Вот прицепился. Репей. И как бы вывернуться подостойней?

— Любовь — костер, — нашелся я. — Палку не бросишь — погаснет.

— Шустрый! — с радостным удивлением констатировал бес. — Костер, говоришь? Тепла захотелось? Но знаешь, и тут тебе вряд ли что обломится. Сестрички наверняка обетами, заповедями и прочими строгостями крепче пояса целомудрия и кирасы упакованы… Поэтому зря ты к Лельке подкатываешь.

— Ни к кому я не подкатываю.

— А то я слепой…

Я погрозил ему кулаком и двинулся дальше. Но, сделав несколько шагов, остановился.

— Ну, теперь-то что еще? — утомленно осведомился бес.

Наверное, с полминуты я молчал, а потом спросил, помнит ли он, кого не отражают зеркала. Он помнил, конечно, но мог поклясться чем угодно, что все это вздор и байки. Потому что на самом деле гемоглобинзависимые существа замечательно отражаются в зеркалах. Прямо-таки на зависть отражаются. Хорошо бы и другим так отражаться — может, разглядели бы своевременно признаки слабоумия на личике, подлечились бы своевременно и были б сейчас крепенькие, здоровенькие… И надо бы уж, кстати, иным недолеченным знать, что все знакомые Жерару вампиры (будем уж называть вещи своими именами), первое: с великолепным аппетитом жрали чеснок, жрут чеснок до сих пор и, очевидно, будут жрать его далее… Второе: в церковь не захаживают, это да — а много ли среди обычных граждан найдется тех, кто захаживает?.. Третье: осиновые колья, вбитые в сердце, способны прикончить кого угодно. Также, впрочем, как (и это четвертое) активное солнце, вызывающее рак чувствительной кожи… Пятое: зубы у несчастных созданий самые обыкновенные, а кариес — вообще их страшный бич. Потому что недостает им, болезным, помимо железа: фосфора, меди, кальция, витаминов всех без исключения групп и шут знает чего еще… В нетопырей они (это уже шестое), бывает, оборачиваются. Ну и что? Жерар лично знает и считает своим другом, по меньшей мере, одного невампира, который способен — как два пальца! — обернуться кем угодно. В том числе таким чудовищем, при встрече с коим любой нормальный упырь околеет на месте от страха. Кстати, он, Жерар, был бы крайне признателен, если бы названный друг объяснил, наконец, в чем, собственно, дело?! Мы когда-нибудь дойдем сегодня до ванной?!! У него уже вся шкура чешется. Да что ты молчишь, как рыба об лед?

Сопровождаемый этими его раздраженными словоизлияниями, я боком-боком вернулся к серебряной Макоши с зеркальным овалом в руках. Затаил дыхание, сжал на удачу кулаки — и заглянул.

Меня там не было! Не отражался!!

А был там коридор. Тот самый, в котором мы с бесом находились, или очень похожий. Он вырисовывался как на широкоугольном снимке: сразу весь, от прихожей до ванной. Длинный, с высоким лепным потолком, двумя дверями спален и дверью в ванную. Только был он почему-то пуст и полутемен — лампочка горела вполнакала. Коридор заполняла легкая розоватая, еле заметно опалесцирующая дымка. По стенам и полу скользили прозрачные волнистые тени. Ракурс отражения был странным: будто зеркало находилось где-то под потолком.

У меня закружилась голова.

Пока я стоял с разинутым ртом и помаленьку обалдевал, в зерцале появился знакомый тип в чуточку коротковатом спортивном костюме. Его сопровождала маленькая собачонка с неровно растущей шерстью. Тип без остановки прошествовал к двери ванной, раздеваясь на ходу, и скрылся за нею. Собачонка прошмыгнула следом.

— Ну, что там? — с иронией спросил Жерар. — Черный человек, черный? Привидение, помахивающее складками окровавленной одежды из сто сорок четвертой двери? Гроб на двенадцати колесиках? Красная рука? Или все-таки ты сам?

Я осторожно снял тяжелое зеркало, прижал плоскостью к животу и сказал:

— Пошли.

— Любишь смотреть на себя, когда моешься?

— А то, — без эмоций сказал я.

— Нарциссизм, как модус вивенди, — объявил бес. И, гаденько хихикнув, добавил: — Если надумаешь поиграться сам с собою, предупреди меня заранее. Я выйду.

Мое присутствие Жерара ничуть не смущало. Он радовался купанию самозабвенно, как ребенок: брызгался водой, пускал пузыри, визжал от счастья — словом, шалил вовсю. И края этому видно не было. Наконец я, пользуясь безусловным физическим превосходством, несколькими решительными движениями завершил водно-мыльную феерию. Выхватил его из воды, спеленал самым ветхим из имеющихся полотенец (простите, девчонки!) и усадил на стиральную машину. Под оскорбленное ворчание («Да брось ты, Паша, я чище чистого, из этой лохани сейчас рубать можно, не то что зад мочить…») тщательнейшим образом вымыл ванну на два круга — с жидким средством, во-первых, и хозяйственным мылом, во-вторых. Плеснул на дно пару колпачков геля для душа и открыл краны.

Волшебное зерцало я повесил на обнаруженный гвоздик. Гвоздик был вбит настолько удачно, что во время купания, если не сползать слишком уж низко, отражение должно было оказаться точно напротив лица. У меня проскочила мысль, что так, возможно, и было задумано. Мельком заглянув в него, я не увидел на сей раз ничего сверхъестественного. То есть совершенно. Оно вело себя как самое обычное добропорядочное зеркало. Потом я воевал с резвящимся бесом, и мне было не до него. Вдобавок серебряный овал сильно запотел, и разглядеть в нем хоть что-то представлялось делом архисложным.

Погрузившись в пенные клубы (ванна была огромной, в ней с успехом могло разместиться двое штангистов-тяжеловесов), я первым делом настороженно ощупал собственную грудь — не режутся ли кракенские щупальца. Намеки Стукотка и Жерара о возможной моей «инфицированности личинкой „наездника“ не шли из головы.

Щупальца, как и следовало ожидать, не резались. Зато, кажется, начали на моей гладкой до сих пор груди появляться волоски. Слышал я от школьных всезнаек, что после начала контактов с женским полом подобное случается, но чтобы так скоро… Проклятая щучка! — расстроился я. Вот, буду сейчас как животное. Как горилла. Глядишь, и руки шерстью порастут. И ноги. Отвратительно!