Проходящий сквозь стены - Никитин Юрий Александрович

— Железный, старичок. Как?

— Железный. Хромец — железный. Айрон, если желаешь.

— Тем более.

— А может, — перебил я, — прекратим наконец выстебываться и поговорим серьезно? Вы народ опытный, вместе провернули не одно дельце, понимаете друг друга с полуслова, вам достаточно и намеков. А я что-то подтормаживаю. Согласен, и «хрен с горы», и «рояль в кустах», и Борей — это образно. Жен-премьер — красиво. Все круто, о'кей, пять баллов! Только мне бы хотелось конкретики. Потому что, как мне кажется, мы тут не чаепитие в Мытищах устроить собрались. А пошуровать кое-где в качестве очень плохих парней. Да?

— Вот теперь корнеплод созрел, — удовлетворенно заключил Убеев. — Да, Павля. Мы будем этой ночью очень скверными мальчиками. Бед бойз. И пошутить нам больше возможности не представится. Разве что грубо. Ножку старику подставить, женщину голышом на улицу вышвырнуть, у ребенка игрушку отобрать и тому подобное. Спрашиваю последний раз. Тебе не слабо?

— Без проблем. — Я соорудил гримасу отпетого подонка. — Я зол на весь свет.

И это было правдой. Мне действительно порядком надоело изображать из себя служебную собаку, надрессированную заползать с прикрепленной к спине миной под гусеницы вражеских танков. Рисковать, так хотя бы ради себя. Раз уж высокой идеи, во славу которой не стыдно сложить голову, все равно никто мне не предоставил.

— Ладно, молодцом. Значит, делаем так…

В каком бы спецподразделении Железный Хромец ни служил, как бы ни был превосходен в роли «физика», от разработки операций его, готов спорить, держали на максимальном отдалении. План его — тот, который «очень хорош» и «супер», — оказался редкостной ерундой в стиле гоп-стопа. Рано поутру ворваться в дом к Софье Романовне (я пройду сквозь стену, отключу сигнализацию и открою замки), где немедленно начать растопыривать пальцы и качать права. Перед нею, а если повезет, то и перед мсье Кракеном. Ставка делается на то, что разбуженные среди ночи люди бывают настолько ошеломлены, что замечательно поддаются прессингу. Имелся даже запасной вариант — на случай, если расторопные любовники успели свалить из города. Был он также супер. Изловить куколку мою Аннушку и вздернуть на дыбу уже ее. Расспросить кой о чем. А заодно посмотреть, какие сокровища скрывает она под чашечками лифа.

Пока Убеев расписывал, какой он клевый мастер максимально действенных пыток, практически не оставляющих следов на теле, зато быстро развязывающих языки, Жерар тревожно изучал мое лицо. Но ни один мускул у меня не дрогнул. Я знал точно: что-что, а мучить Аннушку я им не позволю.

В половине одиннадцатого мы отправились спать. Убеев заявил, что я могу ложиться в его постель, он перекантуется в кресле. После чего напялил наушники, выставил таймер проигрывателя на три сорок пять и с головой укрылся шотландским пледом.

Жерар с сомнением посмотрел на клетчатый бугор, из-под которого торчали задники тапочек, хмыкнул и, поманив меня за собой, побежал в спальню. Там он, страшно смущаясь, продемонстрировал мне премиленькую собачью корзинку, убранную ленточками и рюшечками, и бросился заверять, что спит в ней только из своеобразного позерства. А вообще-то у него имеется собственная кровать. Здоровенная как танкодром. Шикарная, ручной работы. Дико дорогая. Она сейчас разобрана, на лоджии хранится.

— Большая и дорогая, — пробормотал я с иронией. — И разобрана. На лоджии поместилась. Ага, ага… Ну конечно, зверь. Ее там не покоробит? Перепады температур, осадки и тому подобное…

Он сконфузился. Тогда я подхватил его на руки, приблизил мордашку к собственному лицу и сказал:

— Зверь, тебе незачем стыдиться своего облика. Даже в таком теле ты лучший из всех моих знакомых. Мм… мужского пола.

После чего сконфузился уже я. А бес… он молча лизнул меня в нос.

Проклятье! И эту сентиментальщину разводят субъекты, которые каких-то двадцать минут назад объявили себя негодяями! Жерара, похоже, посетила аналогичная мысль. Мы отвели друг от друга глаза и принялись торопливо разбирать постели.

— Заведи будильник на четыре, — буркнул бес, забираясь в корзинку. — Вдруг Овлан проспит. Спокойной ночи.

Будильник я хоть и «завел на четыре», но включать сигнал не стал. Мне хотелось, чтобы Жерар хорошенько выспался. Хотя бы часиков до семи. Завтра на него обрушится слишком много неожиданностей. Пусть встретит их хотя бы со свежей головой.

Наконец он начал похрапывать. Я ужом выскользнул из-под одеяла, тихомолком собрал одежду, проверил, плотно ли задернуты оконные портьеры, и на цыпочках выбежал из комнаты. Быстро оделся и прокрался в комнату, где спал Убеев. Там я уже не старался как-то особенно осторожничать. Добрые профессиональные наушники закрытого типа (и как он в них улегся-то? во, спартанец!) надежно изолировали Железного Хромца от шумов окружающего мира. Недолго покопавшись, я переустановил таймер включения проигрывателя на 8:00. Потом пробрался в прихожую, где запихал в недра убеевского пистолета канцелярскую скрепку, помня, что гнев в ряде случаев способен сделать из славного старичка Овлана Мудреновича законченного психа. Который, в свою очередь, способен сделать из виновника гнева дуршлаг. Я, конечно, люблю пасту по-итальянски, но не настолько, чтобы всю оставшуюся жизнь отцеживать для нее макароны. Напоследок я стащил мобильник и покинул гостеприимную квартиру.

Замки, к счастью, работали бесшумно.

Во дворе я отошел к соседнему подъезду, примостился на укрытую ветвями скамейку и сделал несколько звонков. Не все абоненты в этот поздний час быстро соображали, однако я был терпелив, убедителен и максимально точен. Затем дождался вызванного такси и назвал хмурому водиле адрес Леди Успех и Элегантность.

В саду, окружавшем шале Софьи Романовны, насколько я знал, никаких датчиков не имелось. Так же, как и сторожевых собак. А расположение камер наблюдения было мне отлично известно. Одна над въездными воротами, одна около парадного подъезда, одна у двери черного хода. Ночью они включались только при срабатывании звонка, возвещавшего о появлении посетителя. Впрочем, звонить я не собирался. Да и зачем мне двери?

Отпустив машину за квартал до места, я неспешным шагом направился по асфальтовой тропинке, огибающей особняк с тыла. И тут меня вдруг начали одолевать сомнения. Зефир струил эфир даже без помощи Жерара, луна лила чарующий свет на свежую листву, самозабвенно пел где-то соловей, комары были редки и скромны до целомудрия — словом, ночь была создана для прогулок, объятий и признаний в любви. А какого рожна я тут делаю? Вместо того чтобы шептать милые глупости на ушко млеющей подруге, готовлюсь залезть в чужой дом. Причем в дом женщины, которая мне, безусловно, симпатична. О, господи! Может, плюнуть на эти опасные заморочки и умотать к бабушке в деревню? Ленка, внучка бабушкиного соседа, наверняка приехала на каникулы. Мы дружили, пока она была девочкой, а этой весной ей исполнилось шестнадцать, самый романтичный возраст, и возобновить дружбу, только уже на качественно новом уровне, более чем реально. Бродить по лесу, купаться, рыбачить, дурачиться. Целоваться, наконец…

Сладостные мечты прервались. Я достигнул знакомого кирпичного забора. Теперь меня ждал его штурм. Целую минуту я взвешивал за и против. Шестнадцатилетняя Ленка при всей своей стройности и хрупкости была крайне весомым аргументом, но в итоге перетянули все-таки иные соображения. В конце концов, что мне помешает поехать к бабушке уже завтра? Только провал операции. Так станем же, черт подери, кузнецами собственного счастья!

Я разделся (количество комаров тут же возросло как минимум втрое, во столько же раз усилилось их человеколюбие) и перебросил пакет с одеждой на ту сторону. Мягкий ком плюхнулся на куст и с шуршанием свалился на землю. Я затаился. Внезапно тишину разорвал гортанный лягушечий крик, затем другой — и квакушки будто сорвались с цепи. Они орали с таким воодушевлением, будто собирались докричаться не до своих императрицынских мокрых невест, а до хабаровских и владивостокских. И знаете, мне кажется, это вполне могло им удаться.

Откуда их здесь столько, удивился я и, широко раскинув руки, приник к забору.

Нет, ребята, что ни говори, а пронизывать старый добрый кирпич — это удовольствие не из рядовых! Все равно что окунуться жарким душным днем в прохладную чистую речную воду. Нырнуть к самому дну, отдаться течению и плыть, чувствуя всей кожей движение живых ласковых струй. Жаль, в стене, как и под водой, оставаться надолго нельзя. Влипший комбинатор ненамного благополучнее утопленника. Пусть он не раздувается безобразно. Пусть не бывает пожираем рыбами и пиявками. Пусть не темнеет отвратительно, подобно лежалому сырому картофелю на срезе (впрочем, последнее недоказуемо). Зато утопленников хоть вытаскивают на берег и хоронят по-людски.