Проходящий сквозь стены - Никитин Юрий Александрович

И, пряча нож в карман треников, попятился.

Беса я застал возле телефона. Передние лапки у него слегка трансформировались и напоминали сейчас ручки какой-нибудь маленькой обезьянки вроде капуцина. Черные пальчики проворно набирали номер. Да и весь-то он сейчас чрезвычайно напоминал деловитую такую мартышку, проказничающую в отсутствие хозяев. Зрелище было в высшей степени уморительное. Не выдержав, я прыснул.

Он сквозь зубы предложил мне убираться к черту.

— Куда-а? — поинтересовался я. — А вы-то, сэр, в таком случае кто будете?

Бес разгневанно зарычал. Адрес, куда мне следовало отбыть, был оперативно изменен, начал обрастать уточняющими дорогу ориентирами, но тут ему ответили. Он гавкнул «это я» и нетерпеливым движением кисти попросил меня отойти. Я безропотно повиновался. Сам не терплю, когда прислушиваются к моим телефонным разговорам.

Решив использовать время с максимальной пользой, я быстренько навестил туалет, заглянул и в ванную. При виде достопамятного гвоздика вдруг подумалось, что, не спрячь девчонки злосчастное зерцало, мне стоило бы сейчас огромного труда сдержаться от того, чтобы не стянуть его насовсем. Наркотик, блин. Героин.

«Герой на героине, героиня на героине…» — продудел я под нос и, не устояв перед мещанским любопытством, заглянул в настенный шкафчик. «Между ними секунду назад было жарко…» Расчески, губки, мыло — это нижняя полка. «А теперь между ними лежат снега Килиманджаро…» Верхняя — термобигуди, коробочки с зубной пастой и тампонами. «Зря ты думаешь о смерти…» Я перешел к средним полкам. «Я хочу найти письмо в пустом конверте…» Погодите-ка, а это что? В дальнем углу, возле стеночки, лежала уменьшенная до карманного размера копия Макошева аппарата машинного доения. «И прочесть…» Прикусив губу, воровато оглянувшись (не видит ли бес?), я вытащил тяжеленькое зеркальце и, не взглянув на отражение, сунул в левый карман штанов. Правый занимал похищенный у Стукотка нож. — Становлюсь рецидивистом, — пожурил я себя. И прочесть… — Веришь, чувствую себя настоящим сучонком, — пожаловался я, запирая квартиру и подхватывая Жерара на руки. Связка ключей, как обещали сестренки, обнаружилась в прихожей. — Ме-е-елким таким сукиным сыном. Трусливым, тощим, облезлым. Напакостил втихаря и ходу. — Сукиным сыном? Чувачок, да ты растрогал меня буквально до слез! — с непонятным выражением, то ли насмешливо, то ли грустно тявкнул бес— Напомнил собственное земное детство. Чумка, блохи, живодеры-фурманщики с петлями и баграми. Плохая еда. Крысы, вечно претендующие на тот же кусок, что и ты. Дети, швыряющие камни с адской точностью и чудовищной силой… Знал бы ты, как это было трудно и стыдно — находиться в шкуре шелудивой злобной собачонки… Но не переживай! — Он покровительственно похлопал меня лапой по плечу. — Хреново только попервоначалу. Стерпится — слюбится. Еще удовольствие научишься получать.

— Тьфу на тебя, проклятка! — огрызнулся я.

— Надо через левое плечо, — деловито посоветовал он. — Только целься тщательней, а то филей себе обхаркаешь. Будешь выглядеть дураком. Надеюсь, ты не собираешься спрятать ключ под ковриком? Это было бы довольно глупо…

Вот и третья свинцовая капля упала в чашу, где копятся мои злодеяния, подумал я и затолкал ключ в карман куртки. Свободным от «хабара» оставался сейчас только один.

Недавно прошел дождь, оставив после себя множество разнокалиберных луж и нелетнюю свежесть. Зябко ежась, я двинулся к выходу из двора.

Улица Героев Челюскинцев встретила нас душем из сдуваемых с тополей дождевых капель, лязгом трамваев и толкотней блошиного рынка. Мокрые разноцветные матерчатые навесы, завалы из носков, белья, кособоких игрушек и дрянной обуви на койках-раскладушках, продаваемые маленькими грязноватыми земляками покойного Сю Линя. Несколько старушек, торгующихся из-за какой-то копеечной ерунды. Пара милиционеров, на первый взгляд мало отличимых от основной массы продавцов (такие же тщедушные, круглолицые и узкоглазые, также неважно говорящие по-русски — казахи, что ли?), темпераментно наезжающих на неугодившего им чем-то торговца кухонной утварью. Несчастная жертва произвола властей имела на одутловатом лице выражение крайнего испуга, уродливые роговые очки и полный рот железных зубов. Почему-то этот олух никак не мог сообразить, что сердитым сержантам просто катастрофически хочется пивка, и, стоит откупиться от них какой-нибудь полусотней рублей, все неприятности его мигом закончатся. Новичок, надо полагать.

— А вот это весьма кстати, — пробормотал я. И, нацепив маску полнейшего равнодушия, направился вдоль базарных рядов.

Нахохлившиеся торгаши при моем приближении вскакивали со своих насестов, гостеприимно улыбались, что-то лопотали и долго топтались после того, как я проходил мимо, с надеждой глядя вслед. Наконец мне попался лоток с более-менее прилично выглядевшими кедами. Сохраняя выражение отчужденности, я примерил один размер, другой. Хм! Нога чувствовала себя на удивление комфортно. Я в задумчивости почесал переносицу и, махнув рукой на опасность приобрести в нагрузку сотню-другую одежных клешей, купил-таки подошедшую пару. Хозяин, получив свои гроши, изобразил неземной восторг и даже отбил что-то вроде дюжины поклонов. Растроганный таким уважительным отношением, я разжился у него вдобавок парой носков, солнцезащитными очками и бейсболкой, которую немедленно нахлобучил. Соседи смотрели на «моего» торгаша с завистью.

Жерар терпеливо помалкивал, бросая настороженные взгляды в сторону стражей порядка. Чтобы уж окончательно расплеваться с экипировкой, я попросил у продавца стульчик и переобулся.

Китаец с интересом посмотрел на снятые мною туфли.

— Нравятся? Забирай, — щедро предложил я.

Он окончательно выпал в осадок. Заулыбался, закивал, прижимая ладошки к сердцу, и прямо тут же бросился менять свои матерчатые тапочки на блестящие штиблеты от Гуччи, тянущие по самым скромным подсчетам на сотни полторы-две евро. Трудно судить (в мимике юго-восточных народностей я полный невежда), но, кажется, он посчитал меня сумасшедшим.

— Шоппинг закончен? — спросил на ушко бес, как обычно, прикинувшись ластящимся.

Я показал сияющему от счастья китайцу большой палец и сказал:

— Да! Хорошо! Очень!

Новоиспеченный собственник замечательных туфель, видимо, считал так же. Потому что, когда я собрался уходить, уважительно придержал меня за рукав и забубнил в том смысле, что я могу взять у него что-нибудь еще. Совершенно бесплатно. Вот большое банное полотенце с полуголой девицей. Рубашечка-джинс. Вторая пара кедов. Вторые очки — самые лучшие, с цепочкой, а стекла модного малинового цвета да вдобавок вверх откидываются! Сьто хоцесь…

Я покачал головой, улыбнулся и повторил попытку двинуться прочь. Проклятый китаец снова схватил меня — на этот раз уже за локоть.

— Пошел в жопу, родной, — пропел я задушевно и дернул рукой.

Хватка оказалась железной.

Я растерянно оглянулся на милиционеров. Позвать? Помогут?

Помогут.

Они уже подбегали. С маху втолкнули меня внутрь палатки, один ловко заскочил следом, другой остался снаружи. Закинутый прежде на крышу полог, хлопнув, развернулся, отрезая нас от внешнего мира. Вероломный продавец заломил мой локоть — так, что я боялся шевельнуться, только все дальше закидывал назад голову — и начал совать мне в рот скомканную тряпку, резко пахнущую нафталином. Лже-милиционер, опустившись на корточки, принялся обматывать мои лодыжки чем-то вроде резинового бинта — широким и эластичным.

Тощенького песика, едва превышающего размером кошку, снова никто не принял во внимание.

Одно точное движение его оскаленной пасти, и обладатель штиблет Гуччи взвыл, тряся окровавленной кистью. Прыжок вниз — и ноги мои свободны, а вой приобретает свойственную акустической системе Dolby Surround объемность и многоголосую полифонию, поскольку звучит уже из двух глоток. Жерар скачет, точно на пружинках, скорость перемещений его безумна — кажется, будто терьеров здесь штук пять, — и полосует поверженного, закрывающего голову руками врага бритвенно-острыми зубами.

Тут и я тряхнул стариной, вспомнил шалопайское детство. Вряд ли продавец при всей цепкости и умении выкручивать руки был выдающимся мастером восточных единоборств — от пальца, направленного ему в глаз, он не успел ни блок поставить, ни уклониться.

— Мое кунфу лучше! — гордо констатировал я и влепил просунувшему внутрь голову менту-обманщику номер два отличный хук справа.

Мной руководила веселая, бесшабашная ярость победителя — и косоглазый рухнул, как подкошенный. Много ли надо пятидесятикилограммовому недоноску, подумал я, одним рывком втягивая его в палатку. Он был в нокауте.

— Ты, желтый…— Я легонько саданул обливающемуся слезами продавцу коленом между ног, а когда он загнулся, вцепившись в собственный пах, схватил за жесткую челку и приставил к горлу опричненский нож. — Че тут за дела?