Я – сингуляр - Никитин Юрий Александрович

Так что демократы, надеюсь, останутся еще в первом…

А вот хрен тебе, возразил трезво внутренний голос. Так тебе и откажутся демократы от таких заманчивых возможностей! Это религиозные лидеры крепки в устоях, а демократы сразу же переметнутся туда, где тепло и не дует. Одно утешает: о демократии стыдливо забудут.

Наконец-то стыдливо не замечаемое неравенство в интеллекте расставит людей по местам, которые они заслуживают. И демократы перестанут тянуть из смрадной канализации спившегося бомжа: «Он же такой же человек!», чтобы любыми путями воткнуть его в университет и перетаскивать с курса на курс, подавая это как победу демократии.

Бессмертие – самая великая и самая трепетная мечта человечества. Все религии родились из стремления не исчезать бесследно. Во всех придуман загробный мир, нет ни одной религии без загробного мира и без загробной жизни! Во всех религиях даже в аду человек… живет. Ни одна религия не решилась на такую жуть, как полное исчезновение.

Наверное, говоря современными терминами, за такой религией электорат не пошел бы. Доктрину, что люди умирают навсегда – без перевоплощений, просто исчезают, – не приняли бы. А так даже в аду человек живет, мучается, ругается с чертями, а раз живет, то жива и надежда то ли на побег, то ли на изменение условий, то ли на помилование при Страшном суде…

Атеисты оказались перед жутковатой проблемой: отменив Бога и загробный мир, пришлось придумывать всякие трубы со светом, когда летишь и вроде бы что-то видишь впереди… Мол, Бога нет, но загробная жизнь есть.

Как примирить сознание с тем, что все мы умрем? Только один-единственный вариант: свести ценность самой жизни к минимуму. Это: «А мне не больно, а мне не больно!» И это хвастливое: «А нам жизнь не дорога!» у взрослых выражается в создании целых философских систем, вроде кодекса самурая. Главное – красиво умереть. Желательно – на бегу, не в постели. Умереть от старости – как-то даже не по-мужски. В обществе принято бравировать наплевательским отношением к жизни и смерти. «Пить вредно, курить – противно, а умирать здоровым – жалко!»

И вот теперь, когда все знают твердо, что умирать – почетная обязанность, появляются некие трусы и предатели, иначе их не назовешь, говорят о возможности жить вечно! Первая реакция простого человека – отторжение, неприятие. А на людей, посмевших говорить о бессмертии, сразу смотрят, как на неких врагов, что, видите ли, не хотят склеивать ласты! Сразу задействуется целый арсенал доказательств, почему нужно умирать. Эти доказательства придумывали веками, даже тысячелетиями, чтобы примирить человека с неизбежностью смерти. Так что у противников трансгуманизма доводы есть, есть…

Самый главный довод «смертников» – это прогресс, который возможен только со сменой поколений. Мол, любое поколение держится за свои ценности, переубедить нельзя, а так старики вымирают, а молодежь приходит с новыми взглядами. Признаться, и я так когда-то полагал, но прошли годы, на своем опыте убедился, что человек меняется всю жизнь. Я вот, тридцатилетний, не стал бы разговаривать с собой двадцатилетним, что за дурак был, но буду спорить с собой шестидесятилетним, доказывая, что он дурак и не понимает простых вещей, понятных каждому школьнику.

Я все ворочался в постели, то натягивал одеяло по уши, то в раздражении лягался и сбивал ногами в комок. Сон никак не идет в разгоряченную непривычными и ошеломляющими перспективами голову.

Что заставляет их так говорить? Абсолютное большинство, да, это тупое стадо. Как жили отцы-деды, так и они хотят. И противятся всему новому. Даже сейчас враждебно смотрят на компьютер, мол, для глаз вредно, а в мобильниках видят прежде всего вредное излучение, что портит их замечательные мозги.

Но я захожу к Люше, где собирается дружная компашка вроде бы умных людей. Константин так и вовсе преподает в универе. Казалось бы, должен быть передовым человеком! Но быть культурным, грамотным и знать четыре иностранных языка – этого маловато, чтобы стать передовым.

Быть передовым – это вовремя избавляться не только от плохого, это все делают, но и от хорошего в пользу лучшего. Даже если на стороне хорошего аморфное большинство, а на стороне лучшего – одиночки, что еще не подыскали хотя бы веских доводов в пользу преимущества этого лучшего.

Человек тупой отказывается от бессмертия потому, что отцы-деды жили без него, вот и мы проживем, это единственный их довод, а других им и не надо. Люди «культурные» отвергают идею бессмертия на том основании, что именно мировая культура взращивала идею красивой гибели: мужчина не должен помирать в постели, мужчина должен помирать на бегу, и пр. пр.

У тех и других срабатывает страх «быть не мужчиной»: как бы не подумали, что вот боюсь смерти, ведь это постыдно, это плохо, это позорно…

А почему плохо? Культ красивой смерти был необходим в те времена, когда смерть была неизбежной. Все мыслители старались примирить человека со смертью: одни создавали религии с верой в загробную жизнь, а другие ориентировались на интеллектуалов и создавали для них философские системы, тоже базирующиеся на необходимости смерти. Даже не на неизбежности, это и так очевидно, а убедительно обосновывали ее правильность и необходимость.

И вот теперь на этих редких сумасшедших, которые доказывают, что бессмертие – вообще-то хорошо, смотрят с боязливой опаской. Мол, если им не стыдно признаваться, что не хотят умирать, то и мы, может быть… Нет, пусть сперва утвердятся. И все утвердится. Тогда и мы признаемся, что не хотим на корм могильным червякам…

Говоря короче, все наше существование: повседневная жизнь, религия, культура, искусство – словом, все-все исходит из одного-единственного закона: все равно помрем.

И что же, это все-все… придется менять? Вот прямо сейчас, при моей жизни?

До вторника я не находил себе места, на работе сидел до поздней ночи, перелопатил за себя и за того парня, дома перед сном торчал в Инете, чтобы потом сразу в постель, а с утра ломал голову, как сделать так, чтобы день прошел быстрее.

К университету я подъехал почти на час раньше, страшась застрять в пробках надолго, всех выходящих рассматривал с такой интенсивностью, что на некоторых начали дымиться платья.

Габриэлла вышла в момент, когда я уже уверил себя, что просмотрел, ворона, каких-то баб рассматривал, хотя, конечно, не рассматривал, а прощупывал взглядом на предмет: не Габриэлла ли переоделась…

Она издали поймала взглядом машину, я уже выскочил и держал дверцу открытой.

– Привет, – сказала она жизнерадостно. – Как твоя машина сияет!

– Новенькая, – объяснил я.