Я – сингуляр - Никитин Юрий Александрович

Лариска всю дорогу молчала и таинственно улыбалась. Я высадил ее возле ее дома, она поцеловала меня в щеку и юркнула в подъезд.

Я проводил ее взглядом, так принято, если уж лень провожать до двери, вырулил на шоссе, тут же подумав, что мы и сейчас оправдываемся, оправдываемся, оправдываемся!.. Как будто нечто трусливое и неполноценное, которому нужно доказывать право на жизнь вообще. Хоть на короткую. Доказываем, что жить долго хотим, чтобы можно было работать и творить, постоянно приводим в пример Пифагора, Павлова, Тициана и тех немногих, что жили долго и работали до конца дней.

И постоянно уверяем, что только ради этого и хотим жить долго, бесконечно долго. И что не хотим и никогда не согласимся на такую вечную жизнь, если это будет вечная старость.

Конечно же, это ложь, защитная реакция на все эти дурацкие гыгыканья: вечно жить хочешь, га-га-га, а хрена не хочешь, гы-гы-гы?.. На самом деле жить вечно жаждет все живое. Достоевский соглашался существовать в любой старости и даже вечно стоя на одной ноге над пропастью. Тот же ад и жуткие адовы муки придуманы в мечте о вечной жизни! Хоть в аду, хоть в котле с кипящей водой, но – жить!..

Жить вечно для того, чтобы работать, работать и работать, – это оправдание. Конечно, будем работать, работать и работать. Мы из тех, кому нравится работать и получать результаты, но все-таки это уже развитие идеи вечной жизни, а в основе просто желание не умирать. Жажда. Неистовое стремление. Сперва – просто не дать оборвать свое существование.

А уж потом – работать, потому что настоящий человек не мыслит жизнь без работы, без улучшения окружающего мира, без перестройки мироздания сперва на уровне пещеры, потом – планеты, Галактики, Вселенной…

И конечно же, какой невообразимой ни будет жизнь в сингулярности, какие бы новые свойства у человека ни появились, но работать и перестраивать мир будет обязательно. Потому что развивающаяся и усложняющаяся Вселенная для того нас и создала. Мы и есть Вселенная, получившая наконец-то инструмент для перестраивания себя в нечто более совершенное.

На часах половина второго ночи, пора спать, но у меня после таких компашек, как после коитуса, совесть говорит с укором: ну не стыдно такой хренью заниматься, будто насекомый какой?

Курсор привычно скачет по гиперссылкам, он у меня уже знает, что ищу, холодок страха и надежды бежит по шкуре, словно сижу на сквозняке. То один видный ученый, то другой, основываясь на темпах развития медицины и вообще науки, утверждает, что наше поколение – последнее, что склеит ласты от старости.

Более того, если им верить, то у самых молодых есть шанс вообще не надевать белые тапочки. В смысле, при условии правильного образа жизни дотянут до того времени, когда старость возьмут за горло. Все-таки даже те орлы, что орут о необходимости помирать, тоже не жаждут ходить сгорбленными и с палочками в дряблых руках, передвигаясь крохотными шажками и отдыхая через каждые пять шагов.

Конечно, и генетика не должна уходить в отпуск, но даже если генетика подведет, то многое можно исправить питанием, упражнениями, диетой… Есть сотни примеров, когда все родители, бабушки и дедушки, сестры и братья едва доживали до сорока лет, а их внучек, который не захотел умирать так рано, перестраивал свою жизнь и до ста лет занимался наукой, свежий и бодрый, как муромский огурчик.

Словом, мне сейчас двадцать семь лет, и есть все шансы дожить до дня, когда новые технологии продлят жизнь, а потом еще более новые сделают снова молодым, и в конце концов пройдусь по пескам Марса молодой упругой походкой стопятидесятилетнего человека!

Нет, в самом деле, пока последние два-пять лет рыскал по Инету в поисках новейших материалов для совершенствования методов построения объектов в трехмерной среде, наука незаметно для меня и мне подобной массы совершила скачок, которому позавидует и блоха! Вообще-то на самом деле все двигалось плавно, но очень быстро, а так как я не смотрел в ту сторону, то сейчас ошалел от молнией бьющей истины: вечная молодость и, более того, бессмертие – уже не философский вопрос, не извечное стремление человека, как было раньше!

Сейчас это – инженерные проекты. Пока неизвестно, когда будет результат, но уже не мечтания, не грезы, а проекты. Хотя насчет неизвестности тоже не совсем верно. Эксперты уже называют примерные сроки, просто те не совпадают, хотя и все укладываются в рамки две тысячи сорокового – две тысячи семидесятого года.

То есть, если все пойдет гладко, бессмертия достигнем лет через тридцать-сорок, а если будет много сложностей, то через шестьдесят-семьдесят. Но – будет. В этом уже никто из специалистов не сомневается. Даже пессимисты могут сослаться разве что на возможное столкновение с астероидом, что уничтожит на Земле жизнь или вернет ее в первобытное состояние.

– Надо успеть, – пробормотал я.

Курсор все чаще промахивался, наконец я перестал им попадать даже в экран и тогда понял, что надо тащить тело, в котором живу, к постели, а то отрублюсь за клавой.

На другой день сразу после работы я мчался на другой конец города, повторяя адрес, найденный в инете. Попетляв, наконец высчитал, что корпус С должен находиться между Б и Д, въехал между домами, но тот архитектор, который располагал корпуса, все время помнил, что враг не дремлет, и потому постарался запутать как можно больше, чтобы местные сразу видели засланного шпиона.

Этих С оказалось как деревьев в лесу, все под номерами. Пришлось остановиться, блокнот куда-то спрятался, а когда я все-таки поймал подлеца, он долго не желал показать нужную страницу.

В глубине двора, прямо перед крохотным двориком, засаженным чахлыми деревьями, кирпичный дом старой постройки, я медленно вел машину вдоль подъездов, у третьего в глаза бросилась деревянная табличка «Клуб активного долголетия».

Машин перед домом немного, но припарковаться пришлось у соседнего: здесь так борются за зелень, что все огородили, наставили надолбов, такими Москву защищали от немецких танков в сорок первом. Для стоянки вообще нет места, что вообще-то нарушение прав, но я уже почти не человек, а трансчеловеку чихать на права простых человеков.

Ступеньки повели в подвал, стены чистые, тяжелая бронированная дверь распахнута. Навстречу как раз поднимается пара не очень пожилая, достаточно солидная, почти респектабельная: мужчина подтянут и сухощав, женщина потолще, с нависающими боками, которые старается прикрыть свободного кроя блузкой.

Они окинули меня придирчивыми взглядами, я прислонился к стене, давая им пройти, а когда дорога освободилась, шагнул через порог и оказался в просторном подвале. Ближе к дверям три пошарпанных канцелярских стола, за всеми тремя сидят, да и с другой стороны у всех трех сидят на стульях мужчины и женщины, а общаются, как я понял, сразу все.