Имортист - Никитин Юрий Александрович

– Да, это пользуется большим спросом, – сказал он и помрачнел, – очень большим.

Я усмехнулся:

– Не стесняйтесь признаться, что сами предпочитаете то, что проще. Это в каждом из нас. Никто не будет неделями биться в байме над трудной загадкой, когда можно воспользоваться читами и пройти все левелы бессмертным и не заботящимся о количестве патронов. Высокая литература слишком многого от нас требует.

– Слишком?

Я поправился:

– Просто требует. А западная литература всего лишь развлекает. Потому ее рейтинг у нашего человека выше… Следует понять, что мы, человечество, оказались внезапно на вершине горы голыми и босыми… и продуваемыми всеми холодными ветрами. Вся теплая одежда старых философий, учений, даже религий – растворилась, как сырой туман под ударами ветра из третьего тысячелетия. Мы – голые! У нас ничего не осталось, а демократия, фашизм, тоталитаризм, теократия – пустые слова, даже сухая шелуха слов, что потеряли значение… А если попытатьcя им следовать – это принесет гибель роду человеческому.

– А что имортизм?

– Для имортизма самое важное – человечество должно продолжать свою биологическую и социальную эволюцию! Это – единственно важное, а все остальное: границы государств, целостность стран, личные права и свободы, благополучие – второстепенны, настолько второстепенны, что не заслуживают даже упоминания.

– Ого!

Я спросил горячо:

– Разве не так?

– Так, но…

– В чем для вас «но»?

– У вас программа несколько… звездная, что ли. В смысле, на звезды смотрите, в то время как политики должны смотреть под ноги. Так вырыть другому яму, чтобы тот не сумел использовать, как окоп.

Я засмеялся, день тяжелый, но заканчиваю его победным аккордом: Бронник не зря футуролог номер один на планете: все его расчеты и предсказания сбываются с удивительной точностью. За рубежом устали переманивать к себе, теперь упирают на то, что весь мир един, человечество едино, и он должен работать на всех, а не только на регион, занимающий… занимавший шестую часть суши.

– Сергей Владимирович, – сказал я, – теперь мы, как никогда, нуждаемся в вашем ясном уме. Но дело не только в спешном изменении всех сценариев, которые вы сделали…

Он прервал:

– Я покажу вам свои последние сценарии, а то не поверите. Я не только предсказал появление новой религии, что поведет за собой весь мир, но и указал, где она появится… А едва так и случилось, я начал разрабатывать сценарии…

Он замялся, испытующе посмотрел на меня.

– Любые ресурсы! – сказал я твердо. – Любые мощности, любое количество сотрудников.

– Вы не ошибаетесь, – проговорил он с расстановкой, – что придаете такое большое значение Центру стратегических исследований. В распространении имортизма открываются такие перспективы… такие, что просто дух захватывает! Но есть и тревожащие провалы.

– Приступайте немедленно, – попросил я.

– Уже приступил.

Еще в первый же день мне указывали, что нехорошо-де допускать к личной переписке бывшего президента посторонних лиц, а они все посторонние, кроме вступившего в должность нового президента, но… иные времена – иные песни: сугубо личную президент взял с собой, а что касается личного общения с главами иностранных держав, так это мне решать, кому что читать.

Вертинский с моего позволения даже остался ночевать в Кремле, настолько ушел с головой в эти кремлевские тайны, и, когда я, почистив зубы, принялся за утренний завтрак, он позвонил, сообщил задыхающимся от возбуждения голосом, что отыскал такое, такое отыскал, что…

– Вам нужно обязательно посмотреть! – настаивал он.

– Я в левом крыле, – сообщил я. – Можете присоединиться к завтраку, хотя свою долю не отдам. Как там: завтрак лопай сам…

Минут через пять он уже ворвался в столовую, охрана лишь переглянулась, промчался к моему столу.

– Там просто бессовестные пакты, – выпалил он. – Это возмутительно!

– Молотова—Риббентропа?

– Хуже, намного хуже!.. Я вот принес…

Я отмахнулся, постарался, чтобы голос звучал твердо:

– Иван Данилович, я давно уже не юрист. Меня не интересует, кто у кого сколько украл. Слон мышей не ловит. Ройтесь с целью, чтобы найти нечто для пользы имортизма, а не для «восстановления справедливости» а-ля демократишен.

В столовую вошел Потемкин, взгляд его не сразу отыскал нас среди флагов и гербов, наконец узрел, остановился с государственным выражением на лице. Вертинский сказал с неловкостью:

– Мы вместе рылись…

Я помахал Потемкину, он подошел, церемонно поклонился. Я указал на свободный стул.

– Вы что же, спать не ложились?

– Немножко вздремнули, – сообщил Потемкин скромно. – Но от чашки крепкого кофе отбиваться не стал бы. Приходится наверстывать, я ведь на период предвыборной борьбы покидал пост…

Он поставил рядом с тарелкой наладонник, разложив его, как кувертную карточку. На экране с высоты памятника Пушкину волнуется толпа, втискиваясь в слишком узкое по утрам жерло подземки, по проезжей части сплошным потоком автомобили, останавливаются, снова двигаются с черепашьей скоростью…

Вертинский покосился на переливающееся всеми цветами изображение, из груди вырвался короткий смешок:

– Самое удивительное, что мы едва ли не единственное в мире правительство, что не солгало избирающим. Не солгало! И в то же время… они хрен получат то, что наобещано. Ситуевина, с имортизмом, как с той девкой, что в полк… Каждый берет то, что доступно его уровню. Доступно, увы, немногое… Всерьез верят, что бессмертие получат… все! У нас же демократия, равенство, все делим на общество, то есть отнимаем у работающих и даем всем этим наркоманам, уголовникам…

Потемкин сказал с неудовольствием:

– Что это вы поворачиваете как-то странно? По-вашему, обманем? Господин президент, это ничего, что я уже и себя присобачиваю к победившей партии? Ничего подобного, не обманем! Бессмертие получат все. Все… достойные.

– Ага! – злорадно каркнул Вертинский.

Я ел молча, бифштекс подали настолько мягкий и нежный, что не пришлось даже пользоваться ножом, отделяю вилкой, как котлету, зубы впиваются с жадностью, горячий сладостный сок брызгает на язык и в небо, зубы поспешно разминают мясо, мышцы забрасывают мягкий теплый ком в широкую трубу, ведущую вниз, а зубы уже погружаются в новый.

Потемкин жадно пил кофе, возразил после паузы:

– А что не так? Все достойные, вне зависимости от взглядов, пола, формы глаз. Недостойными я полагаю тех, кого полагаете и вы. Кого считает недостойными весь мир: наркоманов и уголовников. Можно добавить всех полуживотных, кто просто существует и ничего не делает для общества.