Проходящий сквозь стены - Никитин Юрий Александрович

— Ну а вы здесь поохотиться или так, развеяться?

— Я ж тебе говорила, он все просек, — победно сказала сестренке Лада. — Парень, который носит на руках настоящего беса и без боязни, несмотря даже на глистов, целует его в морду, на раз отличит мелисс[7] от примитивных нимфеток. Нет, не охотиться, — сказала она уже мне. — Могу просветить: то, чем, по нашему мнению, всякий уважающий себя мужчина просто-таки обязан поделиться с матерью сырой землей, уже месяц, как не требуется. Обряды плодородия производятся в апреле — начале мая.

— Так что до будущего года можешь нас не опасаться, — смеясь, подхватила Леля.

— И вообще, слухи о какой-то опасности, чуть ли не кровожадности Макошевых отроковиц сильно преувеличены, — сказала Лада, нарочито грустя.

— На самом деле мы кроткие и нежные, — потупившись, сказала Леля.

— В большинстве случаев, — дополнила ее сестра.

«До чего самоуверенные барышни, — думал я восторженно, слушая их щебет. — Они, похоже, и вправду верят, что способны напугать. Я уже люблю этих девочек!»

— Это что же получается? — шутливо хмурясь, спросил я. — Вы нас с Жераром на сообразительность испытывали?

— Ах, вот как, значит, его зовут, — вместо ответа сказала Леля. — Ну а тебя?

Пришлось признаться, что меня зовут Полем, но можно и Павлом; что да, француз, хоть и очень мало; что здесь скорее по делу, но встрече с ними по-настоящему рад, так как совсем растерялся и не знаю, куда приткнуться. А также, что нужен мне вообще-то VIP-зал, да только где же он, черт возьми?

Я показал им билет.

— Странно, — сказала Лада. (Сначала я различал их в основном по прическам — до того они были похожи, почти как близняшки. Лада обладала роскошной косой в пояс, Леля — двумя, заплетенными по бокам головы в забавные толстенькие рожки с хохолками на концах. Но постепенно я понял, что они очень разные. Командовала в их тандеме, безусловно, Лада, однако ее младшая сестра нравилась мне гораздо, гораздо сильнее.) — Тебя должны были с этой красивой бумажкой до места проводить. Ты что, не дал на чай швейцару?

— Этому бархатному викингу? Дал.

— А тому, что внутри? Седому, в золотых очочках.

— И бородка клинышком?

— И бородка клинышком.

— Бли-ин, — протянул я. — То-то он все мне кланялся, каналья. Так неудобно было, как-никак пожилой человек. Я и удрал от него поскорее… Нуда ладно, начхать!

Зато вас встретил. А это, между прочим, дорогого стоит. Давайте выпьем, что ли, за знакомство.

Мы выпили за знакомство по какому-то сладкому и не сильно крепкому коктейлю, сложно пахнущему земляникой, малиной и травами. Потом немного потанцевали, потом, хоть и без того были на ты, выпили на брудершафт и с удовольствием расцеловались — уже в губы. Мне совсем расхотелось присматривать за каким-то там дураком-китаезой, которого неведомо где носит, а захотелось мне и дальше выпивать, танцевать и целоваться… но тут-то вся малина-земляника кончилась. Потому что, совсем как тот нечистый из пословицы, которого только вспомни — мигом является, явился и мой подопечный Сю Линь. Модный до безобразия. Был он в узкой красной рубахе, узких серебристых штанах и с коротким желтым «ирокезом» на макушке. В руке у него был сложенный веер, а в зубах черная с золотым колечком сигарета. Он тут же принялся выламываться под музыку и делал это классно, ничего не скажешь, а я посмотрел на часы. Близилась полночь.

По словам шефа, встреча Сю Линя с трансвеститами должна состояться в VIP-зале, а уж оттуда они двинутся в кабинет управляющего.

— Лапушки, — сказал я, становясь невыносимо серьезным. — Чудовищно жаль, но придется нам ненадолго разбежаться. Вас не затруднит показать мне, где зал для важных особ?

— Меняешь нас на голых итальянок? — насмешливо спросила Лада.

Я в ответ выпятил нижнюю губу и задиристо промолчал в том смысле, что да, меняю, — так что?..

— Ладно, не дуйся, — сказала она примирительно. — Пойдем. Лелька, а ты останься, столик стереги.

В VIP-зале оказалось чуток спокойней, чем в зале общем. Музыка душевней, свет мягче. Змеи в террариумах были все больше крупные и, как следствие, ленивые. Да и публика подобралась солидная, пришедшая не задницами толкаться и конечностями среди дискотечной давки дрыгать, а культурно провести вечерок в компании «Римских любовниц». Лысеющие мужчины в дорогих костюмах, многие — в сопровождении увешанных драгоценностями дам. Мужчины обратили на меня внимания чуть меньше, чем на обслугу. Женщины были значительно благосклоннее. Особенно одна, ярко-рыжая, со щучьим лицом записной стервочки. В общем-то, к ней можно было, наверное, и подсесть — сугубо для маскировки, — но в спутниках у нее был такой жуткий тип, что не приведи Господь свести с ним знакомство. И уж тем более оспаривать у него право на самку.

Игнорируя пылкие взгляды огненноволосой щучки, я прошествовал к бару, где и пристроился, вооружившись бокалом слабенькой «сангрии».

Кажется, «Патрицианские ночи» еще даже не начинались. На сцене, оборудованной несколькими блестящими шестами, по которым так здорово умеют скользить обнаженным телом иные фемины, печально пела по-французски про любовь худенькая девица с прической а-ля Мирей Матье. Я косил то на нее, то на гологрудых официанток (негритянка среди них обнаружилась всего одна, и та не слишком привлекательная), то на щучку, которая вполне могла доставить неприятностей — не расхлебаешь, то на входную дверь. Где же китаец?

Певичка закончила грустить о своем разбитом сердце и под жиденькие, точно утренний супчик язвенника, хлопки (видно, публика окончательно извелась в ожидании стриптиза) удалилась. На сцене появился трансвестит в сверкающем платье с кружевным многоярусным кринолином до пола. Был трансвестит очень высок, мускулист и хоть усеян блестками, накрашен и в парике, но на женщину не походил совершенно. А походил он больше всего на вставшего на дыбы призового жеребца, обряженного для потехи в парик и платье. Впрочем, двигался он грациозно.

«Джулия, где же девочки?» — закричали из зала.

Трансвестит, приложив руки к полной и высокой поддельной груди, насквозь фальшивым контральто выпустил в зал длинную очередь многословных путаных извинений. После чего перевел дух — будто затвор передернул — и деловито и лаконично шмальнул контрольный:

— Девочки сейчас будут.

Зал заметно оживился.

Вскоре появились девочки.

Были они настолько хороши, что «сангрии» мне сделалось вдруг мало. Я проглотил единым махом то, что от нее осталось, и потребовал виски со льдом, подумав мимоходом, что лед стоило бы заказать еще и отдельно. В штаны засунуть. М-мерзавки, что же они вытворяют, а! Я энергично заколотил опустевшим стаканом об стойку. Бармен был вышколен на совесть и второй вискарь набулькал мне незамедлительно. Хлопнув и его, я засвистал…

Опомнился возле сцены — оттого, что мне крепко заехали локтем под дых. Музыка рыдала. Девицы извивались. Зал безумствовал. В руках у меня был развернутый павлиний хвост дензнаков, которые я секунду назад пытался засунуть одной из «патрицианок» за чулочную резинку, одновременно отпихивая какого-то нахала, стремящегося сделать то же самое вместо меня. Нахал, к моему большому огорчению, оказался проворней.

Да и как иначе, ведь был это великий мастер кулачного боя, продвинутый китаец Сю Линь собственной персоной! Мой подопечный. Я резко протрезвел и тихо-тихо уполз в сторонку, придерживая ноющие ребра.

Как я ненавидел в тот миг всех на свете азиатов!

Да только и Сю Линю не пришлось насладиться благосклонностью нагой римлянки. Откуда ни возьмись, появился возле него трансвестит, тот самый, который Джулия, и поманил его к себе. Разочарованный столь крутым обломом, китаец едва не накинулся на него с кулаками, но вовремя одумался. Видимо, кое-какие мозги в его черепушке все-таки водились. Он в остаточном раздражении хлопнул своим дурацким веером об сцену и смирно пошагал за Джулией.

Я шмыгнул следом.

Они свернули туда, где перед неприметной арочной дверью возвышался чудовищной комплекции мордоворот с явственными признаками акромегалии[8] на физиономии, а я — чуть левей. Туда, откуда густо несло освежителем воздуха и несколько слабее — табачным дымом.

Сортир пребывал в запустении. Только из крайней кабинки слышалось сдавленное пыхтение и кряхтение, перемежаемое неразборчивым, но экспрессивным шепотком. Не то ширяется кто-то, не то онанирует, не то с запором борется. Ну и пусть себе. В любом случае кряхтун так увлечен собственными проблемами, что вряд ли способен заметить чье-либо присутствие.

Дальний ретирадный кабинет подходил для скрытного погружения в толщу строительных конструкций лучше всего. Трусцой преодолев остаток дистанции, я вихрем ворвался в него — словно мне и в самом деле было уже невмоготу. Дверцы у здешних кабинок были основательные, от пола до потолка, и вполне надежно запирались. Я повернул задвижку и принялся быстро раздеваться, толкая одежду в специально заготовленный пакет. Набросал на пол побольше туалетной бумаги, разулся. Одежда, как и прочие предметы материальной культуры, к сожалению, не обладает моими способностями, а просачиваться еще и сквозь нее — это уже полное пижонство. Mauvaiston[9]. Выдрав из сливного бачка подводящий шланг, я направил его в унитаз. Тут же тоненько, но жизнеутверждающе зажурчало. Простонав восторженно: «Зашибись!.. Понеслась моча по трубам…», я приник телом к влажноватой кафельной стене. Было холодно и противно. Кафель размягчался нехотя. Делался прозрачным не сразу весь, а кусками. Кирпич под ним лежал неровно, раствор был переполнен каким-то сором — нитками какими-то и как будто даже обрезками ногтей или волосами. Прямо напротив моего рта приклеился изжеванный папиросный окурок. Я неожиданно икнул. Зря я столько пил.