Самый далекий берег - Бушков Александр

И тут же с противоположной стороны моста послышался негромкий свист прапорщика. И тревожный вскрик Мухомора:

– Шевелись, кореша, «крокодил» ползет…

«Какой еще крокодил?» – удивился Кирьянов.

И тут до него дошло. Дугообразное бревно под ним, уже не соединенное с соседними, раскачивалось все ощутимее, мелкая безостановочная дрожь пронизывала тело, над головой нарастал, приближался громкий и равномерный то ли рокот, то ли рев…

Загадочный «бронепоезд» уже появился на мосту. Быть может, гораздо раньше своего неведомого расписания, даже наверняка…

Кирьянов разжал пальцы, и пустая бутыль, вторая по счету, последняя, канула в пропасть. Бросив перед собой быстрый взгляд, он лишний раз убедился, что все в порядке, задание выполнено, два «пропи2ла» сделаны именно в тех точках, которые указывал на чертеже инструктор. А значит, имеет полное право уносить ноги…

– Рви когти, шантрапа! – уже почти во весь голос заорал Мухомор.

Видно было, как они с Шибко проворно карабкаются вверх с лихостью ошалевших обезьян. Бросив вниз бесполезный, ненужный более заплечный мешок, Кирьянов торопливо развязал узел на талии, схватился за веревку, подтянулся, полез вверх…

Совсем рядом тяжело колыхались, жутко скрипели, раскачивались исполинские бревна красавца моста. Сзади и сверху надвигался глухой рокот, чем-то напоминавший фырчанье немаленького механизма, а в чем-то, наоборот, на него нисколечко не похожий. Но не было времени над всем этим ломать голову…

Кац и Жакенбаев поднимались почти что ноздря в ноздрю с ним, подгоняемые, как и он, нерассуждающим, первобытным страхом. От этого глухого, могучего рокота, от хруста и скрежета громадных бревен в глубинах сознания просыпалось нечто настолько древнее, что для этого ужаса не было нормальных человеческих слов…

Обе ноги, которыми он упирался в плющ, соскользнули одновременно – подошвы, нажав как следует, размяли мясистые листья в скользкую кашу. Кирьянов повис в нелепой позе, очередной узел больно вонзился в левое запястье. Но голова была уже вровень с мостом.

Он оглянулся в первобытной панике.

И запомнил увиденное на всю оставшуюся жизнь.

К тому берегу, куда он стремился, довольно быстро продвигалось нечто – продолговатое, длинное, обтекаемое, состоящее не менее чем из четырех сочлененных частей, похожих очертаниями на распиленные вдоль цистерны. Зрелище это стояло перед глазами всего несколько секунд, но в память врезалось, как печать в размягченный сургуч: узкие горизонтальные бойницы, из которых выбивается тусклый желтый свет, белые клубы то ли пара, то ли дыма, валящие из сочленений четырех сегментов, вздутия на крышах, вроде черепашьих панцирей, какие-то горизонтальные палки, торчащие из бортов, и снова это странное впечатление, будто видишь перед собой не просто очередной механизм, а что-то другое, часть этого мира…

Хрр-ру-у-у-у-ххх!

Разбойный посвист множества летящих с невероятной скоростью предметов обрушился на них, как порыв ветра, обдал… Плечо Кирьянова обожгло, словно струей кипятка, и он охнул, и, будто эхо, рядом прозвучал громкий болезненный крик, и кто-то рывком вздернул Кирьянова за шиворот, вытаскивая на берег, и он покорно дернулся, как кукла, спиной к откосу, лицом к мосту…

И успел еще увидеть, как мост сминается во всю свою длину, словно карточный домик, как проваливается под нешуточной тяжестью бронепоезда – медленно, жутко и нелепо, как с оглушительным треском кренится в своем гнезде горизонтальная балка, как буквально в полуметре от него, толкнув в лицо упругой волной воздуха, обрушивается тройной горизонтальный «рельс», по пути ударив, смяв, увлекши в бездонную пропасть Жаукенова, еще до того обвисшего на своей веревке, державшегося лишь одной рукой. Оглушительный тягучий скрежет на той стороне моста, и все проваливается в бездну – изящно выгнутые фермы и стойки, не соединенные более меж собой вагоны бронепоезда в клубах то ли дыма, то ли пара, и Жаукенов, и ни следа не остается, никакого моста, как не было, только короткие обломки торчат из вертикального откоса нелепо и жалко в слабом сиянии уже двух, а не трех лун…

Все тело было уже на берегу, только ноги ниже колен болтались над пропастью. От сильного рывка он пробороздил затылком землю, а потом и его пятки угнездились на твердой земле. Сознание отчего-то работало с невероятной четкостью, и он успел вполне трезво и холодно удивиться: как его сумел вытащить худой тщедушный Кац?