Библиотекарь - Елизаров Михаил

— Сколько тебе нужно, Валя? Десяти минут хватит?

— Хватит.

— Только не запугивай его…

— Иди, Поля, иди. Празднуй воскрешение соратниц. Это у них развлечение такое экстремальное, — язвительно пояснила старуха, — специально отказываются на время от Книги Силы, а потом друг другу зачитывают, кто чего натворил.

— Без риска игра не игра… — Горн кивнула нам и вышла.

— Здравствуй, Алексей, — властное лицо старухи покрывали глубокие, точно прорезанные нитками, морщины. Зачесанные наверх пегие волосы слиплись в нарост, напоминавший древесный гриб-чагу. Дряблые уши заканчивались крупными мочками, похожими на размокший хлебный мякиш.

— Здравствуйте, Валентина Григорьевна.

Услышав свое имя, старуха удивленно подняла вылезшие седые брови:

— Это Полина тебя просветила?

— Она рассказала, что это вы утаили Книгу Смысла.

— Точно, утаила, — с удовольствием подтвердила старуха. — Что еще?

— Ваша дочь в моей читальне была… — сказал я и сразу пожалел. Старуха могла не знать о гибели Селивановой, и горькая новость была бы для нее ударом.

— Мне сообщили, что Марго нет в живых. Я не переживаю. Скоро я потеряю всякий ум и возможность скорбеть. Но я бы не хотела, чтобы ты держал на нее обиду. Это ведь я посоветовала Марго оставить тебя библиотекарем у широнинцев… — Старуха поежилась, словно от холода. — Наплывает. На мысли, — пожаловалась она. — Душное, белое, как вата. Скоро совсем накроет… Болезнь берет свое… Будь добр, — в голосе старухи прозвенело раздражение, — не косись так на мои телеса! Мне неприятно…

Я поспешно отвернулся к стене и спросил:

— Валентина Григорьевна, ведь это вы прислали мне Книгу Смысла?

На распятых руках под желатиновой трясущейся кожей вспухли и погасли напрягшиеся мускульные желваки.

— Книга нашлась в девяносто четвертом. На меня работал довольно большой штат непосвященной агентуры. Обычные наемники. Им ничего не объясняли, так было удобнее и безопаснее. Катерина Черемис, работник московского архива, позвонила: «Валентина Григорьевна, для вас есть Громов. „Дума о сталинском фарфоре“. Счастливая находка, весь тираж был пущен под нож, а этот экземпляр чудом сохранился в типографском музее». Я была уверена, что это не тот Громов. Книги с таким названием не было в библиотечных списках. Все равно, приехала в Москву. И такой сюрприз, — старуха беспокойно зашевелилась. Глаза, почти лишенные ресниц, горели недоброй влажной искрой, тонкие бескровные губы налились венозной мутью, вывернулись, как перетянутые жилы. — Ты прочел Книгу и знаешь, что она искушает. Я тоже не удержалась и прочла. А вместо откровения мне назвалось одно-единственное слово… — дыхание старухи участилось. Схваченные ремнями запястья вспухли от подкожных импульсов бесноватой энергии. — Представь, столько смертей, пролитой крови, ради звукосочетания, похожего на купеческую фамилию — «Вязинцев». Не густо, правда? Совсем не то, чего ожидала я и полторы тысячи верующих «мамок». Нет, я не решилась уничтожить Книгу. Я устранила опасную свидетельницу Черемис. А потом занялась преобразованием клана. Он слишком обрюзг. Почти всех лишних «мамок» удалось положить под Невербино. Уже после битвы Марго доставила списки новых читален, в том числе и той, где обустроилась она. Я наткнулась на библиотекаря Вязинцева… — плененное тело натянуло ремни, в отвисшей рубахе показалось пергаментное устье давно иссохших мумифицированных грудей. — Я не сообщала Марго о Книге Смысла, она должна была только следить за событиями в регионе. Долгие годы меня съедала досада. Почему какой-то Вязинцев?! А если пойти наперекор Смыслу и убить его воплощение? Что тогда? Как извернутся Книги?! — Желтые высохшие ноздри трепетали, словно старуха взяла след, тонкая кожная перепонка на горловой впадине колебалась как чувствительная мембрана. — Вязинцева убрали. А Книга снова называет эту фамилию. Марго мне докладывает, что появился племянник… Я ей сказала, что к тебе надо присмотреться… — старуха вдруг двинула крупом в сетку, резко подалась вперед, и только ремни удержали ее. — Дело не в тебе! Сучонок! Даже то, что ты получил Книгу, — это чистая случайность! Со мной помрачение было! Видимо, я начинала сходить с ума! Ты не особенный! Ты просто часть иных обстоятельств! — Если бы не произносимые речи, я бы сказал, что она просто щелкает пастью, норовя впиться мне в горло алыми, как у овчарки, деснами. — Книга вольна выбирать претендентов! Тыкать на каждого, вовлеченного в радиус ее воздействия! Не станет тебя, назовет другого! — Старуха вдруг обессилела, упала на подушку, прикрыв до половины глаза. — А Марго этого не понимала. Она испугалась, что Лизка тебя убьет… — Старуха благодушно зевнула: — Все теперь. Я устала. Закончилась. Уходи.

Наутро я встал, а дверь бункера уже не открывалась. Не веря случившемуся, все аукал: «Эй, кто-нибудь!», «Маша! Тут засов заклинило!». Никто не пришел. Тряс дверь, но вскоре бросил — сотрясался только я.

Накатила мучительная желудочная паника. Я выхватил из-под тахты «утку». Присел на корточки. В лихорадочных поисках бумаги вывернул ящики стола. Посыпались тетради. Я отщипнул из подвернувшейся несколько листков, утерся.

Полегчало. Взялся за освобождение с новыми силами. С разбегу штурмовал телом неподатливую дверь. Надрывно, не щадя связок, кричал: «Полина Васильевна!». — Вначале грозно: «Я требую!», — затем жалобно: «Прошу вас!», — и снова грозно: «Приказываю, откройте! Я Алексей Мохов!».

Тщетно. Я сорвал голос, расшиб оба плеча. Обессилев, лег на спину и колотил ногами в дверь. Прекратил, когда отбитые ступни спеклись от боли.

Осенило: все подстроено, за мною тайно наблюдали! Конечно же! Это и был экзамен на должность «внука», а я сделал максимально возможное, чтоб провалить его. Бесноватые вопли, спущенные штаны, расстройство кишечника, корчи на полу. Ужасно. На свободу и власть мог рассчитывать только отважный узник. Трус и ничтожество не заслуживал снисхождения — так решили старухи. Я чуть не застонал от осознания непоправимости.

Нужно было срочно исправлять позорное впечатление, которое я произвел на тайных соглядатаев. Причем, чтобы они не поняли, что я раскусил эту игру.

Я призвал на помощь былое актерское мастерство. Устало рассмеялся, приосанился, сплюнул на пол, произнес: «Вот, сволочи…», — кажется, прозвучало хорошо. Крепко, с презрительной хрипотцой. Мужественный веселый человек ради собственной забавы покривлялся перед дверью и перестал. Подумаешь, ну, справил нужду — дело-то обычное. А теперь наружу вылез истинный несгибаемый характер. Эдакого парня разве испугаешь одиночной камерой. Он сейчас отожмется от пола, потом за стол сядет и начнет тетради листать…

Их было шесть — черная, голубая, серая и три коричневых, — древние, из незапамятных советских времен тетради, в клеенчатом переплете. Таких я давно уже не видел. Они исчезли с прилавков много лет назад.

Черная оказалась початой. На обложке от руки кто-то написал: «Для кулинарных рецептов». Внутри тетрадь была разделена на главы. «Первые блюда», «Блюда из мяса», «Блюда из рыбы», «Десерты», «Салаты», «Напитки». Рецептов не было, сразу после заглавия шли чистые листы.

Коричневые тетради были нетронутыми, но я тщательно их просмотрел до самого типографского верлибра на заднем форзаце:

Понинковская КБФ

ТЕТРАДЬ ОБЩАЯ

Арт. 6377-У 96 листов

Цена 84 коп.

ГОСТ 13 309–79

В серой тетради цена была перечеркнута и написана новая, чернилами — 1,65 коп. Ниже стояла подпись того, кто зачеркнул старую цену.

В голубой тетради лежал лист отрывного календаря за девяносто девятый год, четырнадцатое октября, четверг. На лицевой стороне была какая-то астрологическая чушь:

«Солнце в Весах, Управитель Юпитер. Восход 7.57. Заход 18.33. Следите за словами и эмоциями, рекомендуется помолиться и проговорить позитивные настрои и установки. Не увлекайтесь сладким. Нельзя воздействовать на печень, желчный пузырь, кровь и кожу. Можно лечить болезни легких, бронхов. Камень Солнца — лабрадор. Камень Луны — гиацинт».

Из любопытства я перевернул клочок, и мое сердце будто рванули вниз, распарывая внутренности. Вот что было напечатано крошечно-муравьиным шрифтом:

Покров.

Этот праздник уходит корнями в глубокое языческое прошлое, когда наши предки отмечали встречу осени с зимой. Народные верования связывали название Покров с первым инеем, который «покрывал» землю. С приходом на Русь христианства этот праздник отмечался в честь пресвятой Богородицы и ее чудесного плата — покрова или мафория, который она распростерла над молящимися в храме людьми, защищая «от врагов видимых и невидимых».

На Руси с Покрова дня начинались свадьбы. Девушки, веря в силу Покрова содействовать брачному союзу, спозаранку бежали в церковь и ставили свечу празднику. Существовало поверье: кто раньше поставит свечу, тот раньше и замуж выйдет.