Мареновая роза - Кинг Стивен

Глубоко затянулся сигаретой, выпустил три кольца и проследил за тем, как они друг за дружкой медленно плывут к потолку. За окном гудел и сигналил поток машин. Он провел в этом городе всего полдня, но уже успел возненавидеть его. Слишком он велик. Слишком много в нем укромных мест. Но это не имеет особого значения. Все встало на верный путь, и скоро очень тяжелая и очень прочная каменная стена обрушится на головку Роуз, своевольной дочурки покойного Крейга Макклендона.

На похоронах Макклендонов – тройных похоронах, собравших едва ли не всех способных самостоятельно передвигаться жителей Обрейвилля, – Дэниэлс вдруг раскашлялся, да так, что не мог остановиться. Люди оборачивались, чтобы посмотреть на него, и он готов был выцарапать им глаза за взгляды, которыми его награждали. С пунцовой физиономией, злой от негодования (и все же не в силах остановить приступ кашля), Дэниэлс оттолкнул рыдающую молодую жену и выскочил из церкви, зажав рукой рот.

Он остановился, кашляя поначалу так сильно, что пришлось согнуться и опереться руками о колени, чтобы не упасть, глядя сквозь слезы на нескольких человек, вышедших перекурить – троих мужчин и двоих женщин, которые не смогли выдержать без никотина даже жалкие тридцать минут погребальной службы, – и неожиданно решил, что с него хватит. Он бросает курить. Пусть даже приступ кашля на самом деле вызван его обычной летней аллергией, черт с ним. Курение – привычка для идиотов, возможно, самая идиотская привычка на земле, и будь он проклят, если врач, который засвидетельствует факт его смерти, напишет в графе «Причина смерти» два слова «Пэлл Мэлл».

В день, когда он, вернувшись домой, обнаружил исчезновение Роуз – если придерживаться точной хронологии, то вечером, когда он увидел пропажу кредитной карточки и не мог больше опровергать очевидное, – он направился в магазин 24 у подножия холма и купил первую за одиннадцать лет пачку сигарет. Вернулся к старой марке, как убийца возвращается на место преступления. «In hoc signo vinces», – было написано на каждой кроваво-красной пачке, то есть «С этим знаком ты победишь», если верить отцу, который, насколько Норман помнил, если и побеждал жену, то лишь в многочисленных кухонных стычках.

От первой затяжки у него закружилась голова, а когда он докурил сигарету – до самого конца, до фильтра, – ему казалось, что его стошнит, он потеряет сознание или с ним случится сердечный приступ. Возможно, все сразу. Однако, пожалуйста, вот он, любуйтесь: все те же две пачки в день и все тот же утренний кашель, достающий до самого дна легких, начинающийся с той минуты, когда Норман выкатывается из постели. Как будто он и не бросал курить.

Ну да ничего страшного, просто он ведет напряженный образ жизни, как любят выражаться эти олухи-психиатры, а когда люди ведут напряженный образ жизни, они часто возвращаются к прежним привычкам. Привычки – особенно плохие, вроде курения или пьянства – это костыли, говорят люди. Ну так что? Что плохого в пользовании костылем, когда хромаешь на обе ноги? Как только он разберется с Роуз (проследив за тем, чтобы в случае неофициального развода, так сказать, последний состоялся на его, а не на ее условиях), все костыли будут выброшены на свалку. В этот раз навсегда.

Норман повернул голову и посмотрел в окно. Еще не стемнело, но до вечера совсем недолго. Во всяком случае, достаточно поздно, чтобы отправляться в путь. Он не хочет опаздывать к назначенному сроку. Он раздавил сигарету в переполненной пепельнице, стоящей на ночном столике рядом с телефоном, спустил ноги с кровати и начал одеваться.

Что приятно: никуда торопиться не надо, у него поднакопилось изрядное количество отгулов за работу в выходные дни, и, когда он захотел взять их все сразу, капитан Хардэуэй согласился, не медля ни секунды. Для этого, насколько мог судить Норман, имелось две причины. Во-первых, телевидение и газеты превратили его в героя месяца; во-вторых, капитану Хардэуэю он не нравился, тот дважды направлял на него ищеек из отдела внутренних расследований за превышение служебных полномочий и применение излишней жесткости, поэтому, без сомнений, был рад избавиться от него хотя бы на некоторое время.

– Сегодня, сучка, – пробормотал Норман, спускаясь на лифте в компании собственного отражения в старом усталом зеркале на дальней стене кабины. – Сегодня вечером, если мне повезет. А я чувствую, что мне повезет.

У тротуара вытянулась линия такси, но Дэниэлс прошел мимо машин. Таксисты запоминают поездки, иногда они запоминают лица. Нет, в этот раз он снова сядет на автобус. Городской автобус. Он быстрым шагом направился к остановке, раздумывая по пути, действительно ли он пребывает в удачливом настроении или ему это только кажется. Норман решил, что не обманывает себя. Он знал, что до нее рукой подать. Знал, потому что ему удалось найти дорожку в ее образ мышления.

Автобус – зеленого цвета, ему нужна зеленая линия – вырулил из-за угла и подкатил к тому месту, где стоял Норман. Он вошел, заплатил за билет, уселся в дальнем конце – слава Богу, сегодня не надо играть роль Роуз – и посмотрел в окно, где мелькали, сменяя друг друга, названия баров, ресторанов, магазинов. «ДЕЛИКАТЕСЫ». «ПИВО». «ПИЦЦА ЦЕЛИКОМ И ЛОМТИКАМИ». «СТРИПТИЗ-КЛУБ».

«Тебе здесь не место, Роуз, – подумал он, когда автобус проезжал мимо ресторана под названием „Попе Китчей“. „Говядина исключительно из Канзаса“ сообщала кроваво-красная неоновая вывеска в витрине. – Тебе здесь не место, но это не страшно, потому что теперь здесь я. Я приехал, чтобы увезти тебя домой. Во всяком случае, чтобы увезти куда-нибудь».

Паутина неоновых вывесок и темнеющий бархат неба вызвали в нем воспоминания о тех днях, когда жизнь не представлялась такой странной и не вызывала клаустрофобии, как стены комнаты, которые вдруг начали сжиматься, грозя расплющить тебя. Когда загорался неон, приходила пора веселья – так было почти всегда на протяжении относительно простых лет его молодости. Ты находишь место, где неон горит ярче всего, и проскальзываешь внутрь. Те дни давно миновали, но большинство полицейских – большинство хороших полицейских – знают, как нужно двигаться после наступления темноты. Как проскользнуть за неоновую вывеску, как застать врасплох уличную мразь. Коп, неспособный незаметно двигаться в темноте, долго не живет.

Наблюдая за тем, как проскакивают в окне автобуса неоновые рекламы, Норман решил, что Каролина-стрит должна уже находиться где-то поблизости. Он встал с кресла, подошел к выходу и остановился, держась за поручень. Когда автобус затормозил и двери с шипением раскрылись, он, не говоря ни слова, спустился по ступенькам и растворился в темноте.