Мареновая роза - Кинг Стивен

Женщина, на которую упал случайный взгляд Нормана, была не брюнеткой, а узкобедрой блондинкой, и волосы ее не стянуты в лошадиный хвост на затылке. Они опускались до середины спины аккуратно заплетенной косой.

Пожалуй, лучшим событием за весь день, лучшим даже, чем ошеломляющее известие о том, что она, возможно, стоит для Робби Леффертса тысячу долларов в неделю, стало выражение лица Пэм Хейверфорд, когда Рози отвернулась от кассового аппарата с новой чашкой чая и шагнула навстречу подруге. Сначала взгляд Пэм равнодушно скользнул по ней, не узнавая... потом внезапно вернулся, глаза мгновенно округлились. Губы Пэм разъехались в улыбке, она буквально завизжала, перепугав пожилых чопорных дам, составлявших основную массу посетителей кафе.

– Рози? Ты? О... Боже... Боже мой!

– Это я, – ответила Рози, смеясь и заливаясь краской смущения. Она чувствовала, что люди оборачиваются, чтобы посмотреть на нее, и обнаружила – чудо из чудес, – что ни капельки не против.

Они прошли с чаем к своему любимому столику у окна, и Рози даже позволила подруге уговорить ее на вторую булочку, хотя с момента приезда в город похудела на пятнадцать фунтов и не собиралась набирать их, если получится.

Пэм все повторяла, что не верит, просто не верит своим глазам, и Рози могла бы отнести ее слова к обычной женской восторженности и склонности к комплиментам, если бы не взгляд Пэм, который то и дело возвращался к ее волосам, словно подруга отказывалась верить тому, что видела.

– Слушай, ты помолодела лет на пять! – воскликнула Пэм. – Черт возьми, Рози, это просто фантастика! Ты выглядишь супер!

– За пятьдесят долларов я должна переплюнуть Мэрилин Монро, – ответила Рози с улыбкой... но после разговора с Родой сумма, потраченная в салоне красоты, уже не представлялась ей такой значительной, как раньше.

– Где ты?.. – начала было Пэм, но остановилась. – Это с картины, которую ты купила, верно? Ты сделала себе такую же прическу, как у женщины на картине.

Рози ожидала, что покраснеет при этих словах, но щеки оставались холодными.

– Мне понравился ее стиль, и я решила попробовать, пойдет ли он мне. – Она помедлила, затем добавила: – А что касается нового цвета, так я сама до сих пор не могу поверить, что решилась на такое. Между прочим, я впервые в жизни покрасила волосы.

– Впервые!.. Нет, я отказываюсь верить!

– Честно.

Пэм наклонялась через стол, и, когда заговорила, голос ее превратился в эмоциональный шепот заговорщицы.

– Значит, это все-таки случилось, да? – Не понимаю, о чем ты. Что случилось? – Ты познакомилась с кем-то интересным.

Рози открыла рот. Закрыла его. Открыла опять, не имея ни малейшего представления о том, что собирается сказать. Как оказалось, ничего; вместо слов с ее губ сорвался смех. Она смеялась до тех пор, пока не расплакалась, и прежде, чем смогла справиться с собой, к ней присоединилась Пэм.

Рози не понадобился ключ, чтобы отпереть дверь подъезда дома номер восемьсот девяносто семь по Трентон-стрит – в будние дни ее не закрывали до восьми вечера, – однако она достала маленький ключ, чтобы открыть почтовый ящик (с приклеенной полоской бумаги, где крупными буквами стояло: Р. МАККЛЕНДОН – гордое подтверждение того, что она проживает здесь, о да), который оказался пуст, если не считать рекламного листка магазина «Уол-Март». Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она встряхнула связку и нашла другой ключ. Им она открыла дверь в свою комнату, и ключ этот существовал лишь в двух экземплярах, второй находился у коменданта здания. Комната, как и почтовый ящик, принадлежит ей. Ноги гудели от усталости – она прошла пешком все три мили от кафе в центре города, чувствуя себя слишком взволнованной и счастливой для того, чтобы просто сесть в автобус, а кроме того, прогулка дала ей время на размышления и мечты. Две булочки, съеденные в «Горячем горшке», не утолили голод, но слабое урчание в желудке, скорее, усиливало ощущение счастья, чем отвлекало от него. Бывало ли хоть раз в жизни, чтобы на нее разом свалилось столько радости? Наверное, нет. Эмоции захватили ее полностью, и хотя ноги болели от длительной ходьбы, она ощущала необычайную легкость. Несмотря на продолжительную прогулку, она ни разу не вспомнила о своих почках.

Теперь же открывая дверь комнаты (в этот раз она не забыла запереть ее за собой), Рози снова рассмеялась. Пэм, как всегда, в своем репертуаре» Кто-то интересный. Подруга заставила ее исповедаться, и Рози пришлось рассказать о некоторых своих новостях – в конце концов, она же собиралась в субботу вечером привести Билла на концерт «Индиго Герлс», где женщины из «Дочерей и сестер» все равно увидят его, – но когда принялась возражать против того, что новый цвет волос и коса якобы появились в результате знакомства с молодым человеком (здесь она чувствовала, что не грешит против истины), Пэм в ответ лишь комично закатила глаза и хитро подмигнула. Это раздражало ее... и одновременно доставляло удовольствие.

Она открыла окно, впуская в комнату приятный весенний воздух и звуки парка, затем перешла к маленькому кухонному столику, на котором рядом с книгой в мягкой обложке лежали подаренные Биллом в понедельник цветы. Букет увядал, но она не решалась выбросить его. Нет, не сейчас, она сохранит его, по крайней мере, до субботы. Прошлой ночью Билл приснился ей, она во сне каталась с ним на мотоцикле. Он ехал все быстрее и быстрее, и в какой-то момент ей пришло на ум странное, удивительное слово. Волшебное слово. Теперь она забыла, как оно звучало, что-то бессмысленное вроде «деффл» или «феффл», однако в сновидении слово показалось ей прекрасным... и могущественным. Она вспомнила, что думала во сне: «Не произноси его, пока не поймешь, что готова; только потом». Они мчались по неизвестной дороге далеко от города, слева громоздились высокие холмы, справа за ветками сосен мелькали голубизна озера и золото солнечных бликов на его поверхности. Впереди возвышался поросший густой травой холм, и Рози знала, что у подножия холма с другой стороны находится разрушенный храм. «Не произноси его, пока не поймешь, что готова до конца пожертвовать собой, и душой, и телом».

Она произнесла волшебное слово; оно сорвалось с ее языка, как разряд молнии. Колеса «харлей-дэвидсона» сорвались от дороги, какое-то мгновение она продолжала видеть переднее колесо, все еще вращающееся, но теперь поднявшееся над землей на шесть или семь дюймов – и еще она видела их собственные тени но не в стороне, а прямо под ними. Билл повернул ручку газа, и они неожиданно взмыли вверх, к чистому голубому небу, выныривая из просеки – которую образовывала проходящая среди деревьев дорога, – подобно подводной лодке, поднимающейся из глубин к поверхности океана, и, проснувшись, дрожа и одновременно задыхаясь от запрятавшегося, казалось, в самой глубине ее тела внутреннего жара, невидимого, но мощного, как солнце во время полного затмения, она долго приходила в себя, расправляя скомканные простыни.