Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич

— А я что-то давно его песен не слышал, — признался ангел.

— Да никто их не слышал с лета, — сказал Захар.Может, он от любви страдает? Училка ведь его того, бросила. А может, и вообще у него с ней ничего не вышло?!

Вспомнил тут ангел о Кате, и враз грустно ему стало. Видно, заметил это Захар, понял свою ошибку и решил ее исправить.

— Ну а мясо как сегодня? — спросил он, глядя ангелу в глаза.

— Хорошее, — сказал ангел.

— А ты погоди чуток, я сейчас другого принесу! — Захар вышел из-за стола. Вернулся с другим куском. Сам нарезал от него ломтиков и роздал их Петру и ангелу. Ангел взял кусочек, понюхал его, положил в рот.

— Да, пределов хорошему нет! — твердо сказал однорукий, жуя копченое мясо.

— Ага, — сказал Захар. — Это индейка. Колхозники вчера принесли за работу. Видишь, какое сладенькое получилось!

Ангел кивнул. «Да, — грустно думал он, — пределов хорошему нет». Только думал он это не про мясо, а про жизнь и все ее стороны, обыденные и праздничные.

Глава 39

За густо зарешеченным окном светило солнце и пели птицы. А внутри, в чистенькой, но сырой камере, было прохладно и тихо.

Марк Иванов лежал на нарах, глядел в потолок и вспоминал короткое судебное заседание, после которого они, с Кузьмой очутились здесь, в большом зауральском тюремном городке, в этой камере с больнично-белыми оштукатуренными стенами и потолком.

Он уже не грустил. Это первые несколько месяцев прошли тревожно и нервно. А потом тюремная жизнь стала понятной и не такой уж ужасной. Появились даже знакомые из сидящих рядом уголовников, а один из них, молодой ловкий парень, которого все называли Юрец, стал другом. В общем-то настоящим другом. Собственно, именно он и улучшил жизнь Марка и Кузьмы, он объяснил Марку, как и что надо делать, чтобы выжить. Артист попробовал, и действительно получилось. Для начала Кузьме пришлось выучить наизусть несколько зэковских баллад. Кузьма выучил их быстро и охотно — это Марку они совершенно не нравились, если не сказать больше. Потом Юрец стал приводить в камеру к Марку своих друзейуголовников, которые с радостью слушали Кузьму, хлопали, матерились и оставляли в камере чай, мыло, хлеб и все, что они каким-то образом добывали, так что не только Марку от этого легче жилось, но и самому Кузьме что-то перепадало. Так шли дни, так тянулся баснословный срок — двадцать пять лет! За птицу Марк переживал меньше, чем за себя: все-таки попугаи и по триста лет живут, а вот люди, они такие скоросмертные…

За зарешеченным окошком зазвучала музыка — видно, начальник тюрьмы приказал поставить свою любимую пластинку с записью какого-то хора.

«За что посадили?» — спросил однажды Юрец.

«За слово…» — признался Марк.

«За какое?»

«Да Кузьма на концерте ляпнул вместо „двое в комнате“ — „двое в партии — я и Ленин“.

«Политика…» — как-то излишне серьезно выдохнул тогда Юрец.

А суд, приговоривший их, был таким коротким! И адвокат, казалось, больше пытался защитить попугая, чем Марка, хотя именно попугай и навлек на них беду. Обвинитель, правда, адвоката не слушал. Он сказал, что преступление совершает субъект, а кто этот субъект — человек, птица или козел — неважно. Важно только наличие преступления.

Кузьма, сидевший в старой, много раз перечиненной клетке, кашлянул.

Марк встал с нар, передвинул клетку с Кузьмой так, чтобы она стояла в единственном попадавшем в камеру луче солнца, и снова вернулся на нары.

В камерной двери щелкнул замок, отъехала, взвизгнув, невидимая внешняя задвижка, и в проеме показался Юрец. Худой, остроносый, когда на его лице появлялась тонкогубая улыбка, он выглядел совсем подростком.

— Привет! — сказал он, зайдя в камеру. — Тут один новые стихи написал, нехай попка выучит!

— Так тут и поэты сидят? — удивился Марк, увидев в руках у Юрца тонкую школьную тетрадь, свернутую в трубочку.

— Тут все — поэты.

Уже раскрыв тетрадь и предварительно разглядев ее, Марк пробежал глазами первый стих и ничего в нем не понял: буквы будто русские, а смысла никакого. Вспомнил Марк, как после войны Урлухов прислал ему еды и на бумажном пакете с пшеном тоже какой-то ребенок похожую бессмыслицу писал.

— А что это? — спросил Марк.

— Стих, что, не видно?

Марк еще раз прочитал написанное и пожал плечами.

— Ну ты и штымп! — покачал головою Юрец. — Что, по-свойски не кумекаешь?

— Не кумекаю… — признался Марк.