Судьба попугая - Курков Андрей Юрьевич

Ваплахов дрожащими руками расправил плакат на столе.

— Ну? — спрашивал уже немного раздраженный упрямством Дмитрия Добрынин, у которого к тому же никак не проходила головная боль.

— Это мой народ… — почти шепотом произнес Ваплахов.

— Чего? — недопонял народный контролер, попристальнее вглядываясь в глаза своего помощника.

— Это мой народ… — повторил Ваплахов так же негромко.

Минуты две Добрынин молчал, пытаясь понять сказанное Дмитрием.

— Это урку-емцы… — прошептал Дмитрий, видя, что Добрынин находится в остолбеневшем состоянии.

— Как? Все? — вырвалось у Павла. Дмитрий кивнул. Потом выдохнул: «Все!» Добрынин привстал, наклонился пониже к фотографическим рядам, приглядываясь, потом постарался незаметно сравнить их с Ваплаховым. Конечно, было у них всех что-то общее.

Добрынин снова сел. Почему-то ему стало страшно. Кипел чайник, но его никто не выключал.

— Ты же говорил, что они ушли счастье искать, — наконец произнес народный контролер.

— Да, — ответил Дмитрий. — Они сказали, что уже нашли.Z Снова воцарилось на кухне молчание. И только чайник шипел и фыркал, и пар валил в высокий потолок, теряясь в нем, но насыщая воздух кухни теплой сыростью.

— И Тверин? — спросил вдруг Добрынин.

— Нет, он не урку-емец… — сказал Дмитрий. — Но он никому не мешает там…

Снова возникло молчание. Добрынин наконец снял чайник с плиты. Заварил чаю. Свернул плакат портретных рядов ЦК и отнес его обратно в кабинет.

Часы откуковали восемь раз.

— Что-то Марии Игнатьевны нет, — каким-то упавшим голосом проговорил Павел Александрович.

Дмитрий промолчал.

Так прошло два или три часа. Потом прошло еще какое-то время, и на улице под домом остановился автомобиль.

Позвонили в дверь.

Пришел шофер. Сказал, что надо ехать на аэродром. Взял один из вещмешков с одеждой и потащил его вниз к машине.

Добрынин снова сходил в кабинет, собрал свою котомку. Вытащил, правда, оттуда «кожаную» книгу, положил ее на стол и тут же нацарапал карандашом на листке бумаги: «Прошу передать Волчанову». Оставив записку на книге, взял котомку, выключил свет и вышел.

Пока ехали по безлюдной Москве — закапал дождь. По лобовому стеклу автомобиля ползали две щеточки, размазывая капли воды.

Добрынин сидел рядом с шофером. Дмитрий втиснулся сзади, подвинув занимавшие большую часть сиденья мешки с одеждой.

Дорога оказалась длинной.

Когда наконец приехали, остановившись у знакомой Добрынину полосатой будки, погода испортилась совсем: завывал ветер, где-то гремел гром, хотя молний видно не было, вода лилась с неба сплошным потоком.

Оставив вещи в автомобиле, все перебежали в будку. Там немного отогрелись. Летчик и комендант аэродрома налили им не только чаю, но и спирта.

Разговор не вязался. Сидели молча. Чего-то ждали: должно быть, улучшения погоды.

Добрынин думал, приедет ли проводить его Волчанов, как в прошлый раз.

Ветер утих под утро.

— Ну, пошли! — напутствовал их комендант аэродрома. — Можно лететь!

Глава 21

Шел дождь. Мелкий, неприятный и липкий. Марк Иванов не видел его — в одной руке держа зачехленную клетку, а другой уцепившись за Парлахова, он двигался по территории неизвестного завода к месту выступления.

Парлахов был в плохом настроении и в этот раз не предупреждал артиста о невидимых из-за повязки на глазах преградах, и поэтому Марк то и дело спотыкался и повисал на своем приставнике. Приставник, однако, быстро сообразил, что, не предупреждая артиста о лужах и ступеньках, усложняет жизнь самому себе. После этого оставшуюся невидимую часть пути Марк преодолел без неприятных ощущений.

— Пришли! — сообщил Парлахов негромко. В помещении звучало дыхание присутствовавших. Попугай Кузьма с помощью приставника перекочевал из клетки на правое плечо Марка.

— Давай, начинай! — прошептал в ухо Парлахов.

— Говори, Кузьма! — скомандовал птице Марк.

Горит свечи огарочек, — начал попугай.

Гремит недальний бой.

Налей, дружок по чарочке,

По нашей фронтовой.

Не тратя время попусту,

По-дружески да попросту

Поговорим с тобой.

Давно мы дома не были…

Пересменка закончилась минут через пять. По деревянному полу протопали несколько десятков пар ног. Кто-то отозвал Парлахова на минутку. Марк стоял в нерешительности. Болел живот, и хотелось присесть. Ныло правое плечо, уставшее от цепких лап Кузьмы.