Вам возвращаю Ваш портрет - Дмитриев Борис

Для меня является вершиной русского литературного слога то место у Юрия Михайловича Лермонтова, где он описывает жилище Печорина и панораму Пятигорска. Помните ли? «Вид с трех сторон у меня чудесный. На запад пятиглавый Бешту, синеет, как последняя туча рассеянной бури; на север подымается Машук, как мохнатая персидская шапка, и закрывает всю эту часть небосклона; на восток смотреть веселее…».

Увы, увы. Открывавшаяся из наших окон панорама на фасадную сторону оказалась не столь живописной. Очень смущали взор заборы из многорядной колючей проволоки, сторожевые псы и вышки с автоматчиками под прожекторами. Прямо через дорогу, напротив нашего дома, ощетинилась колючкой лагерная зона, на которой жили и возводили «Дом техники» заключенные. Пронзительно удручающей проступала картина в ночи, когда по всему периметру зоны включали осветительную иллюминацию. Сырость, бесконечные ряды электропроводов, взрыхленная земля, шарящие лучи прожекторов и нескончаемый собачий лай. Сам вид лагеря, люди в серых бушлатах, вперебежку снующие между кучами делового материала и строительного мусора, постоянно напоминали жителям дома, что дорога в тюрьму никому не заказана. Что расстояние от их зыбкого благополучия до лагерного беспредела, как говорится, в два плевка, в прямом и переносном смысле. Все граждане страны, в то беспокойное время, пребывали в некотором промежуточном состоянии между волей и тюрьмой. Ни один человек, ложась на ночь в свою теплую постель, не мог быть уверен, что досматривать сновидения ему не придется на казенных нарах, даже пусть он трижды энкаведешник, супер Павлик Морозов, экстра—стукач. Потому, что сначала сажали тех, на кого стучали, потом тех, кто стучал, потом стучавших на стучащих и так по кругу без конца и края.

Есть одна характерная черта, особая примета сталинской эпохи. Когда в затравленной стране десятки миллионов людей томятся за решеткой, вовсе не означает, что оставшиеся на свободе счастливцы наблюдают эту экзотику со стороны. На самом деле оказывается, что сидим дружной компанией, все вместе. Общество функционирует как система сообщающихся сосудов. Лагеря, пропустившие через свое ненасытное чрево массу униженных и поруганных людей, вываливали на просторы Родины несметное количество бывших зэков, носителей тюремной «культуры», тюремной же «этики». Был преступлен некий критический рубеж, за которым общество оказалось не в состоянии переваривать весь этот гулаговский продукт и само начало неуклонно сползать в джунгли лагерного этноса. В следствие чего вся большущая страна советов превратилась в грандиозный «кичман». Не случайно любимой песней вождя оказалась уголовщина из лирики Утесова: «С одесского кичмана сбежали два уркана».

Первое, что я увидел, выйдя на балкон внутреннего двора нашего великолепного дома, оказалась стайка подростков, отчаянно бившихся у шлакоблочного забора. Они играли на деньги в «пристенок». Наверное, кто—то сжульничал, а может обидно проиграл, и в ход пустили самые убедительные аргументы. Дрались раньше много и часто, по всякому поводу. Дрались большие и малые, с энтузиазмом, до кровищи, не вызывая живого интереса у случайных прохожих.

Игры на деньги, в начале пятидесятых, приобрели настолько массовый характер, что вся денежная мелочь, бывшая в обращении, настолько оказалась изуродованной, что определять достоинство монет приходилось только по цвету и наружному их диаметру. Чаще всего денежные игры имели «битьевое» происхождение. Обыкновенно приходилось что—то швырять или ударять в стенку, монету ли, специальный биток, а потом приниматься вышибать стоящую на кону мелочь, колотить по ней, пока она не опрокинется с «орла» на «решку». Находились ловкачи, умудрявшиеся с одного битка опрокидывать целую стопку монет. Металлические деньги пасовали перед игровым азартом, они плющились, корежились, теряли привлекательный вид.

Стуканьем мелочи занималась по преимуществу голоштанная дворовая шпана, серьезные парни тоже играли на деньги, но делали это с толком, с достоинством. Если играли монетами, ставили заклады под «орла» или «решку». Здесь надо было держать ухо востро. В ход пускали особым образом заготовленные фортели. Брали две одинакового достоинства монеты, спиливали идентичные стороны и потом прочно склеивали. В результате получалась интересная денежка с двухсторонним «орлом» или двухсторонней «решкой». Шулера запускали в дело такие штучки в самый ответственный момент, когда игра выходила на заключительные ставки.