Вам возвращаю Ваш портрет - Дмитриев Борис

Глава вторая

На широкой лесной поляне, обставленной вековыми деревьями, на всех парах кипела военная походная жизнь. Прямо против входа в командирский шалаш, на расстоянии не более десяти шагов, за большим дубовым пеньком, окруженным вкопанными в землю тесовыми лавками, суетился над разогретым самоваром Чапаевский денщик. Долговязый, охламоновского вида детина, в вылинявшей гимнастерке, что—то сварливо бормотал себе под нос, остужая резкими помахиваниями припекшиеся ладони. В ряду всевозможных отличительных несуразностей, характеризующих экзотическую натуру денщика, по прозвищу Кашкет, самым неоспоримым достоинством, было его умение залихватски играть на трехструнной балалайке. Еще не придумали на свете такой музыкальной мелодии, которую балалаечник не умел бы изобразить с первого напева, в самом виртуозном воплощении. Лишь только за эту незаурядную способность Чапаев на многое закрывал глаза, делал заметные поблажки Кашкету. Хорошо бывает после жаркого боя ополоснуться нагишом в древнем озере, согреться у костра и послушать вечерком задушевное треньканье балалаечных наигрышей. На правой руке денщика отсутствовали большой и указательный пальцы, но оставшиеся три, в компании с тремя посеребренными струнами, с лихвой замещали малый симфонический оркестр.

Здесь же, у импровизированного кабинетного стола, то бишь командирского пенька, забавлялся приблудившейся собачонкой боевой товарищ комдива и отчаянный на всю сорви голову воин, ординарец Петька Чаплыгин. Между прочим, почтительно величаемый в дивизии Петром Парамоновичем. Он подманивал псинку кусочком белоснежного рафинада, горячо желая приобщить ее с помощью сладкой жизни к цирковому искусству. Собачонка дерзко вскакивала на дрожащие задние лапки, но сразу же теряла неустойчивое равновесие и с визгом опрокидывалась на спину, чем приводила в неописуемый восторг здоровенного красноармейца. Ординарец был живым воплощением четвертого богатыря, лишь по забывчивости художника не запечатленного на любимой в народе картине, традиционно украшающей вокзальные буфеты и дворцы пионеров.

При виде сосредоточенного, приближающегося наступательным шагом комдива, в распахнутой бурке, на Петькиной по—детски безмятежной физиономии засветилась счастливая улыбка. Однако он без лишней фамильярности взял под козырек, выструнился в неподвижной стойке, демонстрируя готовность тот час приступить к выполнению любого, самого рискового поручения.

— Докладывай, герой, как ночевала дивизия? — без долгих предисловий поинтересовался комдив, по—петушиному выпячивая грудь перед габаритами сияющего молодца. В ожидании ответа он сбросил за спину, прямо на росную еще траву, походную бурку и, взяв в обе руки бинокль, начал рассматривать верхушки ближайших сосен.

То, что Чапай начинал разговор в деловом командирском тоне, да еще с приставленным к глазу биноклем, было недобрым знаком, об это знал любой красноармеец, даже вчерашний необстрелянный новобранец. В данном случае Василию Ивановичу сделалось доподлинно известно, что ординарца в расположении дивизии ночью не было. Самовольная отлучка за пределы контролируемой территории являлась грубейшим нарушением воинского устава, расцениваемым как прямая измена. Кашкет еще с вечера стуканул командиру, что Петруха мотанул втихаря за линию фронта, чтобы сменять у знакомого беляка за четыре трофейные гранаты золотое колечко, для своей обожаемой невесты, пулеметчицы Анки. По закону военного времени, дело следовало без промедления пускать в трибунал, и вопрос этот всю бессонную ночь не на шутку озадачивал командира. Но вылазка была точно геройской, не в смысле потери четырех гранат, при очевидной нехватке огневых средств, а в смысле добычи подарка для любимой подруги. К тому же Петька не единожды своей боевой отвагой и верностью спасал Чапаеву жизнь и, что самое важное, крепко умел держать язык за зубами, а это по революционным временам сразу тянуло на пару «Георгиев». Поэтому Василий Иванович отставил бинокль, пристально посмотрел на ординарца и без лукавства задал прямой, более чем конкретный вопрос.

— Сам покажешь колечко, или дуру станешь ломать? — в нетерпении продолжил Чапай, и перевел из под бинокля, боковым зрением, свое внимание на прощалыгу денщика, который с показной бережностью отряхивал бурку комдива.

Новость, надо сказать, застала Петьку врасплох, он не ожидал такой подлой засады, был абсолютно уверен, что операция прошла без сучка, без задоринки. Если по—честному, то беляком был двоюродный брат его, Митька. С ним прошли общее деревенское детство и юность, с ним делил беспокойную молодость, и дружба эта никогда не ломалась, независимо ни от каких революционных и смутных времен. Не единожды братан тихарем наведывался в расположение Чапаевской дивизии, для совершения доходных торговых операций. Не было в целой округе более удачливого конокрада, чем Петькин двоюродный брат, поэтому они частенько сообща обстряпывали гривастые сделки. При всей беспощадности гражданской войны, братья так и не научились видеть друг друга в прицелы стрелковых оружий. Митька совсем недавно заявился на день рождения к пулеметчице Анке. Прискакал с роскошным подарком в виде кавалерийского седла чудесной английской работы и на обратном пути едва не угодил к Чапаевцам в плен, выручила горячая, из под штабного офицера уведенная лошадь.