Год длиною в жизнь - Арсеньева Елена

– Да, – кивнула Рита. – Что значит: крутится на двух ставках? Она играет на бегах? У вас ведь в городе, кажется, есть ипподром?

– Нет, – вздохнул Федор. – На бегах Валентина не играет… Ну что, пошли?

Он выбрался из машины и помог выйти Рите. Мимо проехал ободранный «москвичок» – точь-в-точь такой, какой был у Макара Семеновича Донцова, только не голубой, а зеленый. Остановился на повороте. Молодой человек, сидевший за рулем, высунулся в окошко и всматривался в номера домов. Может быть, он тоже ищет дом, где делают тайные аборты? Может, свою подругу привез? Хотя нет, на пассажирском сиденье раскинулся еще один парень. Шофер повернулся к нему, болтают о чем-то.

Рита кивком указала Федору на «Москвич»:

– Ну надо же, на такой улице, кажется, должны только лошади с телегами ездить, а тут автомоторы снуют!

– Да, – рассеянно кивнул Федор, – очень живенько. Ну, пошли? Нам вон в тот домик.

Это был именно домик, а не дом – невысокий, в один этаж с мансардой, ладный, затейливо украшенный резьбой.

– О, прямо пряничный домик! – восхитилась Рита. – Или нет, теремок. Стоит в поле теремок-теремок, он не низок, не высок, не высок… Кто, кто в теремочке живет, кто, кто в невысоком живет? Мне мама эту сказку рассказывала, когда…

И осеклась, потому что поняла, что подумал Федор. Нетрудно было догадаться, что он подумал то же самое, что и она: «Ты тоже могла бы рассказывать эту сказку своему ребенку, но сейчас ты избавишься от него».

К черту все теремки на свете! И пряничные домики тоже, ведь, по братьям Гримм, в пряничном домике жила злая ведьма, пожиравшая маленьких детей.

– Ты со мной пойдешь? – сухо спросила Рита.

– Нет. Я с Валентиной уже пообщался. Кстати, возьми деньги. Ее гонорар. Но сразу не отдавай, только потом, когда все закончится. Мы сговорились за сто долларов, так что не соглашайся ни на цент больше.

– Сколько?! – переспросила Рита, с ужасом глядя на зеленую бумажку с портретом длиннолицего джентльмена. – Сто долларов?!

Сколько доллар стоит в России по официальному курсу? Шесть, что ли, рублей? Или это курс черного рынка? Ну и запросы у докторши! Просто-таки европейские цены, только почему-то в долларах. А в газетах пишут, русские презирают американцев… Как всегда, газеты врут. Впрочем, в газетах пишут, что и французы презирают американцев, а между тем и во Франции доллар предпочитают франку, замечательный певец Жан-Филипп Смет взял себе псевдоним Джонни Холлидей, Клод Муан назвался Эдди Митчелом… Да Бог с ними, с франками, Эдди и Джонни! on Dieu и Боже мой, как же дорого обходятся Ритины причуды Федору!

– Я отдам тебе деньги, когда выберусь из всего этого, – сказала она угрюмо.

– Ага, не забудь, – буркнул он так же угрюмо. – А то знаю я вас, буржуев. Гонорар за лечение твоих ног я так и не получил.

Рита покосилась изумленно. У него было злое, несчастное, ожесточенное лицо.

– Слушай… – заговорил он тихо и яростно. – Ну я тебя умоляю!

– Знаешь что, Федор, прекрати. – Она глянула исподлобья. – Мы уже все обсуждали. Невозможно, понимаешь?! И не отговаривай меня больше, а то подумаю, что тебе жалко ста долларов.

– Идиотка! – прорычал он. – Ну, иди, черт с тобой. Я приеду через два часа. Здесь встану. Ясно?

– Ясно.

«Волга» отъехала с рычанием, какого Рита никогда не слышала. Понятно: «Волга» тоже ее осуждает.

Рита взошла на крыльцо и обернулась. Из зеленого «Москвича» выбрался молодой человек, открыл капот и исчез под ним по пояс. Да, говорят, русские машины не слишком-то хороши. Уж на что ругают «Рено», «Пежо» и «Ситроены», а «Москвичи» и «Волги», по слухам, еще хуже.

– Ну что? – спросила она сама себя. – Пошли, что ли?

И постучала в дверь – сначала робко, потом посмелей, погромче, потом еще громче. И в то мгновение, когда она испугалась, почему никто не открывает, не перепутал ли чего-нибудь Федор, дверь открылась.

– Ну что? – приподнимаясь, спросил молодой человек, копавшийся в моторе «Москвича». – Вошла она?

– Вошла, – ответил парень, сидевший на месте пассажира и смотревший на крыльцо теремка в зеркало заднего вида. – Что делаем?

– Пока сидим, курим, – сказал водитель. – Дай им там время пообщаться, а главное, дело начать.

– Слушай, а это кто прется? – напрягся пассажир. – Его-то какой черт сюда несет, алкаша несчастного?! Надо его остановить. Все дело испортит!

– Здравствуйте, – проговорила Рита, со света ничего не различая в темном коридорчике. – Могу я видеть Валентину?

– Это я, – проговорил настороженный голос снизу, и, несколько опустив глаза, Рита увидела невысокую, очень ладную женщину с неизбежной шестимесячной завивкой. – Вы от кого?

– От Лаврова.

– О… – протянула Валентина насмешливо. – Ну, давайте. – И протянула руку ладонью вверх.

– Что?

– Деньги вперед, – сказала Валентина. – Вам говорил Лавров, сколько это стоит?

– Да, но он также сказал, что заплатить нужно будет потом, – растерялась Рита.

– Ну, если он так сказал, пусть он и делает, что вам нужно, – пожала плечами Валентина. – Или деньги сразу, или идите к другому врачу.

Ритины глаза уже привыкли к темноте, и она смогла разглядеть выражение лица Валентины. Да… безочарованное такое личико… Чего она, интересно, нагляделась в жизни, что к ее чертам накрепко пристала столь циничная маска?

«Да ничего особенного не нагляделась, – словно бы сказал кто-то в голове Риты, причем голос был такой же циничный, как лицо Валентины. – Разве что слишком часто видела женщин, которые прибегают к ней, чтобы убивать своих детей, а потом убегают блудить дальше!»

Рита стиснула зубы так, что челюсти заломило.

– Ну? – Валентина подняла ладонь повыше, как бы опасаясь, что гостья, которая была гораздо выше ее ростом, не разглядит, куда нужно деньги положить.

– Нет, – сказала Рита, с отвращением глядя в недоброе лицо. – Только после операции, я же сказала. Если вас не устраивают мои условия, я уйду.

Она немало повидала в жизни людей, подобных Валентине. Они ни за что не упустят деньги, идущие к ним в руки!

– Ладно, – буркнула женщина недовольно, – проходите. Белье чистое взяли с собой? У меня тут для вас для всех не припасено!

Рита кивнула, показала свою сумку.

Они прошли темный коридор и оказались в маленькой комнате, где стоял стол, покрытый старой клеенкой в цветочек, а еще – топчан, тоже под клеенкой, но под медицинской, коричневой, неуютной, потрескавшейся и противной даже на взгляд. Такая вот, с позволения сказать, процедурная…

– Раздевайтесь. Вещи вот сюда, – кивнула Валентина на колченогий стул. – И ложитесь. Под зад подложите какое-нибудь полотенце или простынку, что принесли.