Страшное гадание - Арсеньева Елена

Однако Сименс уже близок.

Марина откачнулась за портьеры, красивыми складками обрамлявшие огромную картину – холл этого этажа и коридор были ими увешаны! Картина, помнится, изображала прекрасную леди, которая в крайнем отчаянии била кулаками в стены комнаты, не имеющей ни окон, ни дверей.

Марина с силой вжалась в стенку, но та вдруг отступила, мягко подалась назад. К тому же каменная плита, на которой девушка стояла, вдруг поднялась, перекосилась, Марина, чтобы удержаться на ногах, вынуждена была еще крепче вжаться в отступающую стену… и запрокинулась навзничь, в какую-то тьму, не имеющую ни верха, ни низа, ни крыши, ни дна…

Нет, это ей только так показалось в одно первое мгновение нерассуждающего страха, а потом она ощутила, как больно ударилась обо что-то спиной и головой – и лишилась сознания.

Ее заставил очнуться солнечный луч, бивший прямо в лицо.

Открыв глаза, тотчас зажмурилась: солнце светило сверху. Марина, кое-как заслонившись руками, огляделась.

Она лежала на каменном полу, грязном и пыльном, а солнце пробивалось сквозь узкие щели, прорезавшие потолок. Марине почудилось, что он находится как-то очень высоко, слишком высоко!

Преодолевая головокружение, она встала, но потолок приблизился не намного: он был по-прежнему недосягаемо высок, и Марине, пожалуй, понадобилось бы вырасти раза в три, а то и в четыре, чтобы дотянуться до него. Эти щели были единственным источником воздуха и света, потому что комнатушка, в которой оказалась Марина, не имела ни окон, ни дверей.

В голове вдруг мелькнуло воспоминание о картине, висевшей в коридоре, но оно было слишком страшным, и Марина отогнала его. Морщась от странного, отвратительного запаха, наполнявшего комнату, она пошла вдоль стен, ощупывая их ладонями, пытаясь найти какое-то отверстие – ведь была же здесь дверь, была, Марина же как-то сюда попала! – и вдруг обнаружила, что она не одна в этой комнате: в углу, на полу, сидел скелет.

Захлебнувшись криком, Марина в ужасе уставилась на шелковый камзол с золотыми пуговицами, на некогда пышное, а теперь пожелтевшее, полусгнившее кружевное жабо. Такие наряды носили лет сорок назад. Ну тридцать, самое малое. Ткань и башмаки изрядно истлели, однако некогда это был нарядный костюм: на пряжках сверкали бриллианты. Почему-то их потускневший блеск вызвал слезы на глазах Марины: ради чего, ради какого торжества нарядился сей несчастный, будто жених для встречи с невестою? Не для того же, чтобы повенчаться со смертью?

И вдруг некая мысль прошла в голове, некая догадка… столь страшная, что Марина невольно прижала руку ко рту, подавляя крик.

Словно из дальней дали, уже долетел, заглушая доводы перепуганного рассудка, надтреснутый, дрожащий голосочек, и Марина услышала словно наяву:

О нет, о нет…

Но по всему выходило, что – да.

Марина с трудом подавила нелепое желание присесть в реверансе перед скелетом, который печально и жутко таращился на нее пустыми глазницами.

– Сэр Брайан, – пролепетала она, – это вы, сэр Брайан? Встретились ли вы с Урсулою?

Так вот где он был, несчастный, безвестно сгинувший жених, обездоливший свою невесту! Кабы знала Урсула… Не знала! Сия каморка составляла какую-то особенную тайну замка, и непосвященные не имели о ней никакого представления. Если уж Урсула не знала, то, верно, не знал никто из ныне живущих. Вполне возможно, сэр Брайан попал сюда так же нечаянно, как сама Марина: что-то задел, какую-то панель, на что-то наступил, на какую-то плиту, – и оказался навеки отрезан от невесты, от счастья… от самой жизни! Судя по всему, за эти стены не может вырваться ни звука. Он, бедный, конечно, кричал, пока голос его не превратился в стоны, а затем в последние хрипы умирающего. Он бился в эти непроницаемые стены, ощупал каждый дюйм, пытаясь вызвать к жизни секретный механизм, отпирающий дверь, но постепенно силы его иссякли, и он простерся на полу, не в силах шевельнуть даже пальцем. Солнце, ветер и капли дождя, проникающие сквозь недосягаемые щели в потолке, еще усиливали его мучения. И вот страдалец испустил дух, отчаянно желая смерти, которая положит конец его мукам, и в то же время пытаясь отдалить ее приход, ибо пока жив человек – жива надежда.

Но никто не пришел. Никто не нашел его, и кабы не новая роковая случайность, участь его так и осталась бы навеки безвестною.

И вдруг Марине почудилось, будто чья-то недобрая ледяная рука стиснула ей сердце.

Участь сэра Брайана по-прежнему останется безвестной. Как и участь той, которая нашла его… себе на погибель.

С непостижимой ясностью поняла Марина, что изображенная на странной картине красавица, в отчаянии бьющая в стены глухой, без окон, без дверей, каморки, – это она сама, ну а сэр Брайан – лишь подтверждение тщетности всех ее будущих усилий.

Она закричала – и крик взвился к потолку, тоненькой, неслышной струйкою просочился сквозь щели, улетучился. Кричи, не кричи… Сэр Брайан кричал, но никто не услышал, хотя его искали изо всех сил. А ее-то никто не будет искать. Никто не узнает… никто не узнает, что она вернулась в замок. Никто и вообразить себе не сможет, что она нуждается в спасении!

Никогда?.. Никогда не выйти отсюда? Стереть пальцы о каменные плиты и убедиться в том, что обитель ужаса не открывается изнутри?! О нет…

Марина отпрянула от скелета, этого чудовищного свидетельства вековечного торжества Смерти, и ринулась к тому месту, где очнулась, как если бы оно было более остальных близко к реальному, живому миру, из коего Марина оказалась так внезапно и ужасно вырвана. И вдруг новая волна жуткого, отвратительного смрада нахлынула на нее и заставила содрогнуться от мучительного позыва рвоты.

Запах гнили. Запах разложения и смерти.

Марина шагнула в угол, полускрытый тенью, и тут же, отпрянув, извергла содержимое своего нутра на каменный пол.

Ноги у нее подогнулись, руки тряслись, в голове стучали тысячи железных молотов, перед глазами плясали кровавые пятна, но и они не в силах были заслонить ужасную картину, виденную лишь мгновение, но неизгладимо запечатлевшуюся в мозгу.

Это был труп… разлагающийся, ужасный труп женщины в грязном, изорванном коричневом платье из грубой ткани, какие носят монастырские послушницы, с распущенными, спутанными волосами, что были льна светлей. Черты лица сделались неразличимы под жуткой маскою, которую надела на нее смерть, но Марина успела отчетливо разглядеть жуткие раны у запястий – глубокие раны, из которых в изобилии натекла вокруг кровь, превратившаяся в черные, запекшиеся пятна.