Страшное гадание - Арсеньева Елена

А Десмонд так и не узнает! Любовь… нет, страсть к «русской кузине» ушла, как уходит заря утренняя, и можно не сомневаться, что он весьма скоро найдет утешение сердцу и телу. О, если б только раз его еще увидеть! Еще раз шепнуть ему: «Люблю!» – пусть это даже будет ее последним словом! Да, ждать 31 июля ей уже не придется…

– Господи, – прошептала она, воздев глаза к потолку, и промельк синего, чистого неба наполнил ее душу отчаянной тоской. – Господи…

Она не могла продолжать: из глаз хлынули слезы, и тяжелые, рвущие грудь рыдания прервали молитву.

Но что это? Что за странные звуки несутся словно бы из-за стены?

Марина задержала дыхание. Тишина… Послышалось?.. Нет, о господи, нет! Кто-то отчаянно скребется и мяукает!

Макбет!

Она упала на колени, замолотила кулаками по стене, однако лишь куски штукатурки и иссохшей глины, замуровывающей малое отверстие над самым полом, были ей наградой. Только ладонь можно было туда просунуть, и эта ладонь тотчас была горячо, шершаво облизана.

– Макбет, миленький! – навзрыд зарыдала Марина. – Спасибо тебе!

Она не осознавала, что говорит по-русски, но чудный кот, несомненно, все понял, потому что еще жарче принялся ласкаться к ней.

– Макбет, не уходи, не уходи, – шептала Марина, пытаясь свободной рукой расширить отверстие, но снова и снова натыкаясь на непробиваемую стену.

Неужто господь был так скуп, что послал ей только утешение без надежды на спасение? Как ни умен Макбет, он всего лишь кот и ему все равно не удастся привести помощь…

И вдруг ее осенило. Приговаривая: «Макбет, Mакбетушко! Не уходи, голубчик!» (причем кот старательно мяукал в ответ, как бы убеждая Марину, что здесь он, здесь!), она рванула полоску от нижней юбки, ткнула ножичком, даже не почуяв боль, себя в безымянный палец, и принялась выводить слова на тонкой батистовой полосе.

О, как трудно, как невыносимо трудно оказалось писать кровью! Слова отчаяния, любви, надежды так и рвались из сердца, но вывести удалось лишь немногие:

«Я в западне. Картина. Дама в темнице. Спасите. Десмонд, люблю тебя! Марина».

Ей пришлось писать по-английски и доверить свою любовь всякому досужему взгляду, ибо, напиши она по-русски, какой-нибудь неразумный лакей мог бы счесть письмо пустыми каракулями, грязными разводами и выбросить этот лоскуток – последнюю надежду Марины.

Макбет, словно поняв, что она хочет сделать, терпел, не отдергивал лапку, пока Марина привязывала к ней окровавленный лоскут.

– Mакбет, – шепнула она, и горло ей перехватило. – Теперь иди. Брысь! Брысь, слышишь? Макбетушко…

Она услышала легкий шорох – и зажала себе рот, чтобы не закричать, не умолять кота остаться, разделить ее последнее одиночество.

Это была тяжелая минута… это была тяжелая минута, растянувшаяся в несчетные часы, и в течение их Марина не раз готова была схватиться за нож, чтобы прекратить свои душевные мучения, которые скоро сольются с телесными, однако всегда в некий последний миг вспыхивало перед ней лицо Десмонда, и жажда увидеть еще раз это бесконечно любимое лицо вселяла в нее решимость продолжать жить… продолжать страдать.

Помощь могла появиться в любую минуту. Помощь могла вовсе не появиться. Никогда. Скажем, повязка соскользнула с лапки Макбета…

Марина предпочитала не думать об этом. Она cтаралась вообще ни о чем не думать, но в голове непрестанно вспыхивала картина их с Десмондом любовных ласк, и то слезы, то улыбки струились по ее лицу… Она то засыпала, то вскидывалась, потому что все время слышался ей скрежет отворяемой потайной двери, и шаги, раздавшиеся вдруг, сначала показались ей всего лишь шагами некоего призрака, рожденного ее измученным воображением.

– Десмонд… – пролепетала она, с трудом вырываясь из тяжелого сна, готовая вновь провалиться в его бездонные черные глубины, – и сердце ее перестало биться, когда насмешливый женский голос произнес:

– «Десмонд, люблю тебя!» Предсмертное признание дорого стоит. Жаль, что Десмонд его не прочел, правда? И уже не прочтет.

Это была Джессика.

Ужасно – или смешно! – что первым побуждением Марины было броситься ей на шею, как подружке, крича от счастья. Но в следующее мгновение страх всецело завладел ею: ведь ни тон, ни слова Джессики не обещали никакой надежды. Взгляд ее немигающих, загадочных, как у сиамской кошки, глаз был полон жгучего торжества.

– Ты… нашла Макбета? – с трудом разомкнула губы Марина.

– Я нашла Макбета! – радостно кивнула Джессика. – И если это тебя утешит, он порядочно исцарапал меня, когда я пыталась снять твое lettre d'amour [29], а потом удрал, хвост трубой, так тряся всеми четырьмя лапами, словно коснулся какого-то merde! [30]

Марина бросила на нее внимательный взгляд – и поскорее опустила ресницы, чтобы Джессика не прочла смутного подозрения, внезапно вспыхнувшего у нее.

– Ну что же, я его понимаю, – только и сказала она.

– А, ну да! – Губы Джессики дрогнули в улыбке. – Что, с рук моих все океаны мира крови смыть не в силах? [31]

– Разве не так? – Марина села, пытаясь принять небрежный вид: невыносимо сделалось вот так лежать перед Джессикой, подобно жертве, обреченной на заклание. – Ты грешила больше, чем Содом, и притворялась пуще, чем Гоморра!

Джессика одобрительно усмехнулась:

– Ты мне нравишься, Марион! Я уже говорила, что ты мне всегда нравилась. Иногда мне ужасно хотелось, чтобы ты не была такой простодушной, тогда бы с тобой было еще интересней. Твоя беда в том, что ты слишком доверчива! А верить нельзя никому. Никому нельзя верить! Ты же с разинутым ртом слушала все, что тебе плели я, Глэдис, Десмонд… вот и дослушалась. Ты ведь небось веришь в вышнюю справедливость, да? И до сих пор еще не убедилась, что громы небесные не грянут над моей головой?

С непередаваемым презрением Джессика указала кивком на останки Гвендолин.

– Ох, и смрадно здесь у тебя, Марион! А будет еще зловоннее, когда начнет разлагаться твой труп…

Кажется, еще ничего в жизни не давалось Марине с большим трудом, чем это простое движение: наклонить голову. Понурить ее. Подавить желание взглянуть Джессике в глаза, чтобы прочесть подтверждение догадке… внезапно вспыхнувшей надежде.

«Твой труп», – сказала она. «Твой!»

Правду сказать, в первые мгновения Марине почудилось, что Джессика повредилась в уме, если пришла сюда. Но она надеется уйти… Значит, не Линкс, не Хьюго, как можно было предположить, владели тайной двери. Как открыть ее изнутри, знала Джессика. Но вряд ли она явилась для того, чтобы сообщить эту тайну Марине! Ведь Джессика – человек, лишенный души, сердце ее мертво для добра, сочувствия, радостей жизни. Она непреклонна, как мужчина, только еще опаснее, потому что умна и коварна… Но сейчас не время сокрушаться о том, что эта очаровательная внешность стала пленницей темной, тлетворной натуры.