Озорница - Медейрос Тереза

Сейчас могло сбыться самое заветное желание, протяни только руку и бери. Так он и сделал, жадно приласкал ее дрожащую плоть и вдруг осознал, что девушка лежит под ним абсолютно неподвижно. Джастин поднял голову и увидел, что глаза Эмили плотно закрыты, а на кончиках ресниц повисли крупные слезинки. «Боже мой! — осенило герцога. — Она готова позволить мне все! Чувствует за собой вину и решила понести наказание». Непривычная податливость, готовность сдаться без боя столь резко противоречили упрямству и своеволию гордой девушки, которую знал и полюбил Джастин, что в нем шевельнулась жалость.

В конце концов, если здраво рассудить, в чем состоит ее вина? Она просто запуталась, и это неудивительно. То обращаются с ней как с малым ребенком, то как с опытной шлюхой. А ему не хватало смелости увидеть в ней женщину и вести себя соответственно, потому что в этом случае он боялся потерять ее навсегда.

От дикого напряжения шумело в голове, мысли смешались, но одно было совершенно ясно: если сейчас довести дело до логического конца, это можно расценить как грубое изнасилование. Нет, еще того хуже — как преступление, совершенное с особой жестокостью.

Эмили так и не открыла глаз, когда Джастин завернул ее в свой плащ и взял на руки. Она обвила руками его шею, доверчиво прижалась лицом к груди, и ему стало мучительно стыдно за прошлое свое поведение. При виде герцога, спускавшегося по лестнице со своей ношей, в гостиной воцарилась мертвая тишина. Эмили еще теснее прижалась к нему, а он прикрыл ее лицо краем плаща, стараясь уберечь от любопытных взглядов и перешептываний. Охранник в белом парике поспешно отступил в сторону, давая им дорогу, и никто не осмелился слова сказать, когда герцог с девушкой на руках вышел на улицу, где их укрыла спасительная темнота.

Чисто по-английски невозмутимый Пенфелд ухом не повел и словом не обмолвился, когда его господин постучал в дверь спальни около полуночи. На слугу, казалось, не произвел никакого впечатления странный вид герцога, растрепанного и изрядно помятого, с диким блеском в глазах, стоявшего в двери с девушкой на руках.

— Пожалуйста, позаботься о ней, — попросил Джастин, передавая слуге теплую сонную ношу.

Во взгляде герцога ясно читалось, какими тяжкими последствиями для слуги чреват его отказ, так что Пенфелд молча поправил ночной колпак, поставил свечу на умывальник и взял Эмили на руки. При этом сполз край плаща, открыв ангельское личико со следами былых слез.

Путаясь в подоле длинной ночной рубашки, слуга исчез в темном коридоре, а Джастин рухнул на ближайший стул и закрыл лицо ладонями. Когда Пенфелд вернулся к себе, уложив Эмили спать, герцога там уже не было, а по спящему дому разносились грустные звуки шопеновской мелодии.

Джастин сильно ударил по клавишам, игнорируя стонущий протест фортепьяно. Он больше не пытался холить и лелеять инструмент, как сам учил Эмили, а выдавливал и выбивал звуки, разрывавшие тишину грохотом пушечной пальбы. Ломило кисти, боль отдавалась в пальцах, лицо заливало жарким потом, но герцог продолжал играть, будто пытался излить таким образом свое отчаяние, утопить его в величественной музыке.

В открытое окно вливался морозный воздух. Джастин распахнул его в надежде, что сквозняк охладит разгоряченную голову и остудит чувства. Стояла безлунная ночь, одинокая свеча на крышке фортепьяно освещала трепетным пламенем пылающее лицо музыканта. Не слушались руки, дрожали пальцы, и время от времени звучала фальшивая нота.

Перед глазами мелькали лица множества женщин, которых ему пришлось повидать за минувшую долгую ночь. В былые времена он вполне мог бы удовлетворить любые свои желания в объятиях надушенной незнакомки, но инстинкт подсказывал, что страсть к Эмили невозможно утолить за чужой счет.

Мелодия подошла к бурному финалу, вокруг заплясали тени, и на душе, кажется, полегчало. И в это мгновение, в момент перехода от упоения музыкой до полной тишины, послышался тихий вздох. Герцога не оставили в одиночестве. Он замер, прислушиваясь, отказываясь поверить тому, что кто-то из домашних отважился его побеспокоить. Метнулось пламя свечи, заплясали тени и вновь сомкнулась темнота. В гробовой тишине гостиной слышалось лишь хриплое прерывистое дыхание музыканта.

Джастин круто развернулся на стуле и увидел Эмили. Подобно привидению в длинной белой ночной рубашке, она стояла неподалеку, прижимая к груди старую потрепанную куклу. От жалости к ней к горлу подступил комок. Девушка выглядела очень юной, малым ребенком, робко спустившимся из спальни вниз по лестнице за стаканом воды. Но при этом она явно смотрела на мир глазами женщины, и в ее глазах застыла немая мольба.