Вереск и бархат - Медейрос Тереза

С момента прибытия Себастьяна в «Липовую аллею» Пруденс кое-как вытерпела их прогулку по подъездной дорожке, во время которой Триция льнула к его руке как пиявка. Она послушно выдержала затянувшееся чаепитие, хотя слоеные пирожные превращались у нее во рту в опилки всякий раз, когда он смотрел на нее. Пруденс стойко вынесла ужин и резкую смену его настроения от жгучего любопытства до состояния, граничащего с враждебностью.

Но когда Себастьян посмотрел на нее так, словно хотел заключить в объятия и никогда не отпускать, ее самообладание дало трещину.

Пруденс прижала руку к своей горящей щеке. Ей и в голову не могло прийти, что он будет настолько дерзок и глуп, что последует за ней, чтобы выразить свои сожаления о трагической смерти ее отца, посмеет коснуться ее лица…

С ожесточением девушка сдернула с себя платье, рывком сорвала корсет, безнадежно порвав шнуровку. Сейчас она была не в том настроении, чтобы звать служанку помочь раздеться.

Пруденс зашвырнула платье в гардероб и вынула ситцевую ночную рубашку. Она натянула ее задом наперед, запуталась в рукавах и следующие несколько минут, бормоча ругательства, безуспешно пыталась просунуть голову через горловину рубашки, чтобы снять ее. Этому очень мешала шапка растрепанных волос и торчащие во все стороны из развалившейся прически шпильки.

Когда ночная рубашка была надета надлежащим образом, шпильки высыпались на выцветший ковер, освобождая из плена струящуюся массу блестящих волос.

Пруденс все более распаляла свой гнев, давая волю негодованию и злости, стремясь, тем самым, избавиться от непреодолимого влечения к этому несносному человеку, изгнать воспоминания о той волшебной ночи, проведенной в его объятиях.

Он высокомерен и самонадеян. Все, буквально все раздражало ее. И его эксцентричная манера одеваться. И его пренебрежительное отношение к нормам и правилам хорошего тона, принятым в свете.

Человек, вращающийся в кругах высшего общества, не следует моде этого общества и не носит парик, а лишь слегка припудривает свои волосы!

Лицо мужчины было покрыто немодным легким загаром. Его черные бриджи до колен в точности соответствовали цвету густых ресниц и облегали бедра в высшей степени неподобающим образом. На его белоснежной рубашке не было никаких кружев, кроме узкой ленты вокруг манжет. И самым шокирующим из всего был его ненакрахмаленный галстук, ниспадавший мягкими складками.

Пруденс вытащила оставшиеся шпильки из волос и провела позолоченной расческой по тяжелым прядям. Расческа запуталась в волосах и девушка с силой рванула ее, находя извращенное удовольствие в боли. Она начала было плести косу, но остановилась. Зачем? Никто не увидит ее в уединенности простой спальни. Девушка натянула чепец на голову так глубоко, что он закрыл глаза.

Пруденс забралась под одеяло, положила руки под голову, свирепо разглядывая полог кровати. У тети Триции была массивная кровать красного дерева с резными столбиками и расшитым балдахином. Маленькая кровать Пруденс была сделана из легкого железа и покрыта белым муслином. Блестящие медные набалдашники увенчивали кроватные столбики.

Девушка повернулась на бок и с остервенением взбила подушку кулаком. Все семь лет, проведенные ею в роскоши дома тети Триции, она пыталась понять, почему папа должен был тратить каждый лишний пенни из своих скудных средств на свою «бедную маленькую сестричку — сироту?»

«Будь терпелива, моя Пруденс, — говорил он. — Все, что потребуется, — это одно слово короля, и твое будущее будет обеспечено. Наш день скоро придет». Пруденс ждет до сих пор.

В то время, как они с отцом ютились в двухкомнатной квртирке в Лондоне, Триция купалась в роскоши в загородном доме в Нортамберленде, коллекционируя гиппендейлские столики и меняя поклонников.

Для Пруденс нечастые визиты Триции в их скромное жилище были подобны земным посещениям сказочной прекрасной феи. Триция, бывало, снисходительно похлопывала ее по щеке рукой в перчатке. На краткий миг, нежась в лучах внимания тети, Пруденс находила не таким уж большим несчастьем быть умной, худой и невзрачной.

Девушка перевернулась на живот. Сочувствие Себастьяна говорило ей о другом. Оно, пожалуй, было слегка преувеличенным. Возможно, когда-нибудь она научится отличать его от жалости.

Колеса отъезжающей кареты прогрохотали по камням подъездной дорожки. Слова прощания, произнесенные Трицией, донеслись через открытое окно до Пруденс. «Девони Блейк, — подумала девушка, — теперь может ехать домой, мечтать и запоздало сожалеть о том таинственном разбойнике с сильными руками и горячими губами, в то время как Триции достанется нечто большее, чем просто мечта: мужчина, который был куда большей загадкой, чем она могла представить».