Несущая свет. Том 2 - Гиллеспи Донна

— Да это же меч самого Бальдемара!

Гундобад услышал эти слова и содрогнулся всем телом. Он наконец взглянул на меч с таким ужасом, как будто это была ядовитая змея или какое-нибудь другое хищное существо, действующее по своей собственной воле. Теперь он расценивал мастерство владения Аурианы мечом как чудесную особенность самого оружия.

Ауриана подскочила к нему и выбила меч из его рук. Гундобад тяжело рухнул на колени. Ауриана размахнулась и нанесла сильный удар по его толстой, заросшей жесткими волосами шее.

Напряженная благоговейная тишина, царившая среди воинов, постепенно начала уступать место робкому осторожному выражению восхищения и ликования. Ауриана доказала свое право на то почетное место, которое занимала среди соплеменников до гибели Бальдемара. Отстояла она и права своей матери. Она была благословенной среди людей, отмеченной божественной благодатью, иначе боги никогда не позволили бы ей обрести этот священный меч.

Никто из присутствующих не сомневался в том, что в этот момент здесь среди них присутствовали и вершили свой суд три богини Судьбы, эти мрачные девы, прядущие нити мировых судеб под Священным Ясенем, Мировым Деревом; их древний дух светился сейчас в глазах Аурианы. Похоже, Рамис неслучайно назвала девушку в честь священной земли «Аурр», на которой пребывали три божественных сестры.

— Победа за нами! — радостно воскликнул один из людей Гундобада.

— Бальдемар поразил своего противника из могилы! — воскликнул Витгерн, смеясь во все горло. Ателинда заметила, как ожило лицо Витгерна, хорошо помня, каким мрачным он явился сегодня к ней во двор. Никому не казалось странным то обстоятельство, что бывшие враги так неожиданно ощутили вдруг свою общность, слившись в одно целое. Все воспринимали это как вполне естественное дело, объясняя произошедшее присутствием среди них духа Бальдемара.

Стоя над поверженным, задыхающимся от боли врагом, Ауриана изумлялась самой себе. Какая сила овладела ею во время поединка? Она не чувствовала себя столь одержимой во время учебных поединков с Децием. Сегодня же ею овладел такой экстаз, что ей временами казалось, будто душа расстается с телом — подобное состояние бывает наверное у исполнителей ритуального танца с мечами, когда они танцуют уже в полузабытьи до полного изнеможения. Почему ей никто никогда не говорил о том, что сражаться этим мечом все равно, что пить мед богов?

Ауриана боялась теперь за Деция: после того как она явила всем свое мастерство, свое боевое искусство, она окончательно уверилась в том, что никто не должен знать о ее долгих годах обучения и тайных тренировок. Если ей повезет, то никто и не догадается о них, приписав самому оружию ее боевое мастерство.

— Мне не следовало бы оставлять тебя в живых, — заявила она Гундобаду, — потому что ты нанес моей матери жестокое оскорбление.

Гундобад выглядел сейчас жалко и как-то по-детски беззащитно, он утратил всю свою привычную самонадеянность.

— Пощади меня и я буду верно служить тебе до конца моих дней, — произнес он голосом, напоминающим жалобный собачий вой, — я буду более предан тебе, чем раб. Я пригожусь тебе. Я отдам тебе на службу всю свою дружину. Подумай об этом!

Ауриане была не по душе роль судьи. Она понимала, что многого не знает, многое остается тайной для нее. Кто был на самом деле этот человек? Может быть, в глубине его души не умерло еще доброе начало? Конечно, с его стороны было чудовищным преступлением принуждать Ателинду к браку. Но, может быть, им в то время овладел злой демон, который теперь навсегда утратил власть над его душой? Действительно, в этот момент во всем облике и поведении Гундобада не было ничего чудовищного.

Однако во время поединка он вел себя подло, недостойно, что с несомненностью свидетельствовало о зле, заключенном в нем. Значит, надо было обезопасить от него племя, покончить с ним. Но тут на ум Ауриане пришел другой довод: она ведь сама путем хитрости справилась со своим противником. Было ли это достойной победой?

Неожиданно она оборвала все свои размышления по поводу вины и невиновности Гундобада, осознав то, что думает обо всем этом точно так же, как рассуждал бы Деций, то есть она рассматривает не сам поступок как таковой, а обстоятельства, приведшие к нему, Священный закон для нее больше не был непреодолимой стеной: эта стена осыпалась у нее на глазах, и она могла заглянуть по другую ее сторону.