Год длиною в жизнь - Арсеньева Елена

Слежки нет, подумал Всеволод Юрьевич. Хотя кому за ними следить-то? Рука Москвы в оккупированный Париж никак не дотянется. Вот разве что рука Ле Буа… Но ни возмущенной Татьяны, ни ее верного Алекса не видно. Путь свободен!

Сазоновы поднялись на крыльцо и вошли в храм. Солнце, вовсю сиявшее на улице, не в силах было просочиться сквозь темные, синие с красным, витражи, и кругом царил полумрак. Пахло ладаном. «Религия – опиум для народа» – вспомнил Сазонов лозунг своей боевой революционной юности и с удовольствием потянул ноздрями сладковатый, чуточку дурманный дух. А что, пахнет опиум очень приятно!

Всеволод Юрьевич не сразу спохватился, что надо снять шляпу, а Инна Яковлевна вдруг совершенно растерялась и принялась озираться с недоуменным выражением. Она, кажется, первый раз была в католическом храме – за пару десятков лет жизни в Париже! Впрочем, Инну Яковлевну не влекло ни в православную церковь, ни в синагогу. Поэтому она не знала, как себя нужно вести. Да и Сазонов не мог тут оказать ей никакой подмоги.

Следуя примеру какого-то молодого человека, они смочили кончики пальцев в мраморной раковине со святой водой и быстро начертили у лиц некие странные знаки, напоминающие не то крест, не то замысловатую кривулю. Воровато озираясь и чувствуя себя совершенно неловко, пошли мимо рядов деревянных стульев, косясь на мраморные статуи и картины, стоящие и висевшие почему-то в самых темных углах, на треножники для зажженных свечей… свечи были не длинные (Сазоновы смутно помнили, что в православных храмах свечи именно длинные, отдававшие желтизной), а коротенькие, в дюйм высотой, толстые, неестественно белого цвета. Огоньки в потоках сквозняка трепетали над ними, словно мотылечки, способные жить только в темноте и витать только над этими слепо-белыми «цветами».

Инне Яковлевне при взгляде на свечи сделалось вдруг до того тревожно, что даже озноб ее пробрал. Она покрепче вцепилась в локоть мужа правой рукой, а левой снова начертила перед лицом тот же странный и, очень может быть, магический, охраняющий знак – начертила пусть неумело, но истово. В ту же минуту из-за колонны появилась высокая, тонкая фигурка, окутанная белым облачком, и Инна Яковлевна, отцепившись от Сазонова, воскликнула восхищенным шепотом:

– Риточка! Девочка моя! Боже… какое платье!

Платье и в самом деле было красоты неописуемой, им могли бы восхититься даже парижанки с их врожденным умением из любой тряпки сделать бальный туалет, а главное, носить его так, чтобы все видели именно бальный туалет, а не тряпку. Однако о тряпке тут и речи идти не могло. Мадам Салю постаралась! В старом шифоне словно бы воскресли все мечты Эвелины, которая когда-то бросила в России семью, чтобы соединиться с любимым человеком… Если бы платье могло философствовать, оно непременно порассуждало бы на эту тему: ведь Рита тоже пошла против семьи, чтобы соединиться со своим возлюбленным! – но, на счастье, шифон по природе своей молчалив.

– Вам нравится? – Рита крутнулась на одной ноге. – Мне тоже.

– Вы самая красивая невеста, мадемуазель, которую я только видел в жизни, – прищурясь, мягко сказал Сазонов. Чуть ли не впервые в жизни правду сказал, надо же, а?!

А потом они с Инной Яковлевной пошли было вслед за Ритой в глубь храма, за колонны, как вдруг простучали по древним каменным плитам торопливые шаги, и высокий, очень худой молодой человек (тот самый, что омочил пальцы в чаше со святой водой) преградил им дорогу с восклицанием:

– Лора! Какая вы красавица!

– Огюст! – воскликнула Рита, и стиснула руки у горла, и замерла, и платье затрепетало на сквозняке, словно белый огонечек свечи.

«Ага, – глубокомысленно изрек про себя Сазонов, – вот и герой ее романа. Ну и невзрачен же женишок! Понятно, почему Ле Буа против брака. Эх, дурак я был, что позволил Инне согласиться! Поссоримся с Ле Буа как пить дать, не быть мне у них управляющим…»

«Помнится, она говорила, что ее молодого человека зовут Максим, – удивилась Инна Яковлевна. – А почему он называет ее Лорой?»

– Что вы здесь делаете, Огюст? – лепетала между тем Рита.

– Я искал вас, – средневековый юноша схватил ее за руку, осыпал поцелуями.

Инна Яковлевна, которую нынче романтическое настроение окутывало облаком куда более плотным, чем эфемерный флер ее «Шанели», вздохнула. Ах, какой прекрасный, какой упоительный день нынче выдался! Ее жизнь так давно была лишена даже самого легкого романтического удовольствия!

– Лора, вы так внезапно исчезли, я нашел вас случайно. Я хотел сказать… Господи, у меня мысли мешаются… Вы так красивы, вы так необыкновенно красивы! – Молодой человек говорил с трудом, сбивчиво, глаза его не отрывались от Риты. – Я люблю вас! Умоляю, будьте моей женой! – Он упал на одно колено и прижал руку Риты к губам. – Одно ваше слово – и я готов обвенчаться с вами прямо сейчас, а быть нашими свидетелями мы попросим… – Он скользнул глазами по сторонам: – Ну, хотя бы эту даму и этого господина. Вы согласитесь, мадам, мсье?

Всеволод Юрьевич и Инна Яковлевна, к которым был обращен вопрос, застыли с самым изумленным выражением на лицах. Что-то происходило неладное, а что, они пока не могли понять.

Между тем Рита вырвала свою руку из жадных пальцев молодого человека и отскочила. Он остался коленопреклонен. В глазах девушки плескалось отчаяние.

– Огюст, Антон… – пролепетала она. – Какое ужасное недоразумение!

«Так он все же Огюст, Антон или Максим?» – подумала Инна Яковлевна, окончательно отказываясь хоть что-нибудь понимать.

– Я виновата перед вами, – быстро говорила Рита. – Конечно, я должна была объяснить, но… так получилось… Простите меня! Я не могу быть вашей женой. Я умоляю вас уйти отсюда как можно скорей. Уходите, забудьте меня, оставьте меня!

Молодой человек, и без того бледный, сделался белым, словно воск свечей.

– Почему вы не можете быть моей женой? – нетвердо проговорил он, с трудом поднимаясь. – Почему я должен вас забыть?

Он оглядел Риту снова, как будто только что увидел ее, и в глазах его появилось совсем другое выражение: ревнивое, недоброе, подозрительное:

– Погодите-ка… Что значат ваши слова? Что значит ваш наряд? Вы здесь… Это ваше венчание? И вы венчаетесь… – Он умолк, словно подавился словами.

– Да, здесь венчание, – раздался другой голос, и из-за колонны вышел еще один молодой человек, при виде которого в храме словно бы посветлело, таким ярким было его лицо, такой жизни, такой энергии оно было исполнено. – Она венчается со мной.

– Макси-им… – с трудом выдавил первый юноша.

Инна Яковлевна с облегчением вздохнула: ну наконец-то путаница разъяснилась, появился Максим. О, из-за такого немудрено голову потерять и венчаться тайно. Можно даже вовсе броситься в его объятия без всякого брака! И Инна Яковлевна, бывшая некогда бо-ольшой любительницей молодых красавцев и даже, помнится, мечтавшая о том, чтобы после победы мировой революции повсеместно ввели право первой ночи для комиссарш, восхищенно улыбнулась Максиму. Напрасно старалась: он смотрел только на Антона.